Page 94 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

рассматривал сидевшую на кровати молодую женщину, в пыльных башмаках, в помятом,
еще изящном шелковом платье, в темном платочке, повязанном по-крестьянски, и,
видимо, не мог угадать – что это за птица залетела в избу. Длинную верхнюю губу его
перекосило усмешкой, открывшей редко посаженные зубы. Спросил коротко, резко:

– Чья?
Катя не поняла, затрясла головой. Усмешка сползла с его лица, и оно стало таким, что у
Кати затряслись губы.

– Ты кто? Проститутка? Если сифилис – расстреляю. Ну? По-русски говорить умеешь?
Больна? Здорова?

– Я пленная, – едва слышно проговорила Катя.
– Что умеешь? Маникюр знаешь? Инструменты дадим…

– Хорошо, – еще тише ответила она.
– Но разврата не заводить в армии… Поняла? Оставайся. Вернусь вечером после боя, –
почистишь мне ногти.
Много россказней ходило в народе про батьку Махно. Говорили, что, будучи на каторге в
Акатуйской тюрьме, он много раз пытался бежать и убежал, но был накрыт в дровяном
сарае и топором бился с солдатами. Ему переломали прикладами все кости, посадили на
цепь; и три года он сидел на цепи, молчал, как хорек, только день и ночь стаскивал и не
мог стащить с себя железные наручники. Там, на каторге, он подружился с анархистом
Аршиновым-Мариным и стал его учеником.

Родом Нестор Махно был из Екатеринославщины, из села Гуляй-Поле, сын столяра. Бить
его начали с малых лет, когда он служил в мелочной лавке, и тогда же прозвали хорьком
за злость и карие глаза. Когда после порки он ошпарил кипятком старшего
приказчика, – мальчишку выгнали. Он подобрал себе шайку, – лазили на бахчи, в сады,
хулиганили, жили вольно, покуда отец не отдал его в типографское дело. Там будто бы
его увидел анархист Волин, ставший через восемнадцать лет начальником штаба и
ученой головой всего дела у Махно. Мальчик будто бы так понравился Волину, что тот
стал учить его грамоте и анархизму, отдал в школу, и Махно сделался учителем. Но это
неверно. Махно учителем никогда не был, и вернее полагать, что и Волина он узнал
лишь впоследствии, а с анархизмом познакомился через Аршинова, на каторге.

С 1903 года Махно опять начинает пошаливать в Гуляй-Поле, но уже не на бахчах и
огородах, а по барским поместьям, по амбарам лавочников: то уведет коней, то очистит
погреб, то напишет записку лавочнику, чтобы положил деньги под камень. С полицией у
него в то время велась странная и пьяная дружба.
Махно стали серьезно побаиваться, но мужики его не выдавали, потому что чем ближе
подходило время к революции 1905 года, тем решительнее Махно досаждал помещикам.
И когда, наконец, запылали усадьбы, когда крестьянство выехало распахивать барскую
землю, – Махно кинулся в города на большую работу. В начале 1906 года он напал с
молодцами в Бердянске на казначейство, застрелил трех чиновников, захватил кассу, но
был выдан товарищем и попал в Акатуй на каторгу…
Через двенадцать лет, освобожденный февральской революцией, он снова появился в
Гуляй-Поле, где крестьяне, не слушая двусмысленных распоряжений Временного
правительства, выгнали помещиков и поделили землю. Махно помянул о старых заслугах
и был выбран товарищем председателя в волостное земство. Он сразу взял крутую
линию на «вольный крестьянский строй», на заседании местной управы объявил земцев
буржуями и кадетами; разгорячась в споре, застрелил тут же, на заседании, члена
управы и сам назначил себя председателем и районным комиссаром.
Временное правительство ничего с ним поделать не могло. Через год пришли немцы.
Махно пришлось бежать. Некоторое время он колесил по России, покуда, летом
восемнадцатого года, не попал в Москву, кишевшую в то время анархистами. Здесь были
и старый Аршинов, меланхолически созерцающий события революции, которыми, по
непонятной ему игре судьбы, руководили большевики, и никогда в жизни не чесавший