Page 218 - Три товарища

кровати лежало белье. Она укладывала обувь. Я вспомнил, что точно так же она стояла
на коленях, когда въехала в эту комнату и распаковывала свои вещи, и мне казалось, что
это было бесконечно давно и будто только вчера.
Она взглянула на меня.

— Возьмешь с собой серебряное платье? — спросил я.
Она кивнула.

— Робби, а что делать с остальными вещами? С мебелью?
— Я уже говорил с фрау Залевски. Возьму к себе в комнату сколько смогу. Остальное
сдадим на хранение. Когда вернешься, — заберем все.
— Когда я вернусь… — сказала она.

— Ну да, весной, когда ты приедешь вся коричневая от солнца.
Я помог ей уложить чемоданы, и к вечеру, когда стемнело, все было готово. Было очень
странно; мебель стояла на прежних местах, только шкафы и ящики опустели, и все-таки
комната показалась мне вдруг голой и печальной. Пат уселась на кровать. Она
выглядела усталой.

— Зажечь свет? — спросил я.
Она покачала головой.

— Подожди еще немного.
Я сел возле нее.

— Хочешь сигарету?
— Нет, Робби. Просто посидим так немного.

Я встал и подошел к окну. Фонари беспокойно горели под дождем. В деревьях буйно
гулял ветер. Внизу медленно прошла Роза. Ее высокие сапожки сверкали. Она держала
под мышкой пакет и направлялась в «Интернациональ». Вероятно, это были нитки и
спицы, — она постоянно вязала для своей малышки шерстяные вещи. За ней
проследовали Фрицци и Марион, обе в новых белых, плотно облегающих фигуру
дождевиках, а немного спустя за ними прошлепала старенькая Мими, обтрепанная и
усталая.

Я обернулся. Было уже так темно, что я не мог разглядеть Пат. Я только слышал ее
дыхание. За деревьями кладбища медленно и тускло начали карабкаться вверх огни
световых реклам. Светящееся название знаменитых сигарет протянулось над крышами,
как пестрая орденская лента, запенились синие и зеленые круги фирмы вин и ликеров,
вспыхнули яркие контуры рекламы бельевого магазина. Огни отбрасывали матовое
рассеянное сияние, ложившееся на стены и потолок, и скользили во всех направлениях,
и комната показалась мне вдруг маленьким водолазным колоколом, затерянным на дне
моря. Дождевые волны шумели вокруг него; а сверху, сквозь толщу воды, едва проникал
слабый отблеск далекого мира.
Было восемь часов вечера. На улице загудел клаксон. — Готтфрид приехал на такси, —
сказал я. — Он отвезет нас поужинать.

Я встал, подошел к окну и крикнул Готтфриду, что мы идем. Затем я включил маленькую
настольную лампу и пошел в свою комнату. Она показалась мне до неузнаваемости
чужой. Я достал бутылку рома и наспех выпил рюмку. Потом сел в кресло и уставился на
обои. Вскоре я снова встал, подошел к умывальнику, чтобы пригладить щеткой волосы.
Но, увидев свое лицо в зеркале, я забыл об этом. Разглядывая себя с холодным
любопытством, я сжал губы и усмехнулся. Напряженное и бледное лицо в зеркале
усмехнулось мне в ответ.

— Эй, ты! — беззвучно сказал я. Затем я пошел обратно к Пат.