Page 246 - Три товарища

это большие мертвые бабочки.
— Готтфрида нет, — сказал Кестер. — Торчит на одном из этих собраний. Я слышал, что
их будут разгонять, и думаю, всякое может случиться. Хорошо бы успеть разыскать его.
А то еще ввяжется в драку.

— А ты знаешь, где он? — спросил я.
— Точно не знаю. Но скорее всего он на одном из трех главных собраний. Надо заглянуть
на все три. Готтфрида с его соломенной шевелюрой узнать нетрудно.

— Ладно.

Кестер запустил мотор, и мы помчались к месту, где шло одно из собраний.
На улице стоял грузовик с полицейскими. Ремешки форменных фуражек были опущены.
Стволы карабинов смутно поблескивали в свете фонарей. Из окон свешивались пестрые
флаги. У входа толпились люди в униформах. Почти все были очень молоды.
Мы взяли входные билеты. Отказавшись от брошюр, не опустив ни одного пфеннига в
копилки и не регистрируя свою партийную принадлежность, мы вошли в зал. Он был
переполнен и хорошо освещен, чтобы можно было сразу увидеть всякого, кто подаст
голос с места. Мы остались у входа, и Кестер, у которого были очень зоркие глаза, стал
внимательно рассматривать ряды.
На сцене стоял сильный коренастый человек и говорил. У него был громкий грудной
голос, хорошо слышный в самых дальних уголках зала. Этот голос убеждал, хотя никто
особенно и не вслушивался в то, что он говорил. А говорил он вещи, понять которые
было нетрудно. Оратор непринужденно расхаживал по сцене, чуть размахивая руками.
Время от времени он отпивал глоток воды и шутил. Но затем он внезапно замирал,
повернувшись лицом к публике, и измененным, резким голосом произносил одну за
другой хлесткие фразы. Это были известные всем истины о нужде, о голоде, о
безработице. Голос нарастал все сильнее, увлекая слушателей; он звучал фортиссимо, и
оратор остервенело швырял в аудиторию слова: «Так дальше продолжаться не может!
Это должно измениться!» Публика выражала шумное одобрение, она аплодировала и
кричала, словно благодаря этим словам все уже изменилось. Оратор ждал. Его лицо
блестело. А затем пространно, убедительно и неодолимо со сцены понеслось одно
обещание за другим. Обещания сыпались градом на головы людей, и над ними расцветал
пестрый, волшебный купол рая; это была лотерея, в которой на каждый билет падал
главный выигрыш, в которой каждый обретал личное счастье, личные права и мог
осуществить личную месть.
Я смотрел на слушателей. Здесь были люди всех профессий — бухгалтеры, мелкие
ремесленники, чиновники, несколько рабочих и множество женщин. Они сидели в
душном зале, откинувшись назад или подавшись вперед, ряд за рядом, голова к голове.
Со сцены лились потоки слов, и, странно — при всем разнообразии лиц на них было
одинаковое, отсутствующее выражение, сонливые взгляды, устремленные в туманную
даль, где маячила фата-моргана; в этих взглядах была пустота и вместе с тем ожидание
какого-то великого свершения. В этом ожидании растворялось все: критика, сомнения,
противоречия, наболевшие вопросы, будни, современность, реальность. Человек на
сцене знал ответ на каждый вопрос, он мог помочь любой беде. Было приятно
довериться ему. Было приятно видеть кого-то, кто думал о тебе. Было приятно верить.
Ленца здесь не было. Кестер толкнул меня и кивнул головой в сторону выхода. Мы
вышли. Молодчики, стоявшие в дверях, посмотрели на нас мрачно и подозрительно. В
вестибюле выстроился оркестр, готовый войти в зал. За ним колыхался лес знамен и
виднелось несметное количество значков.

— Здорово сработано, как ты считаешь? — спросил Кестер на улице.
— Первоклассно. Могу судить об этом как старый руководитель отдела рекламы.

В нескольких кварталах отсюда шло другое политическое собрание. Другие знамена,
другая униформа, другой зал, но в остальном все было одинаково. На лицах то же
выражение неопределенной надежды, веры и пустоты. Перед рядами стол президиума,