Page 287 - Три товарища

Скрипач глуповато расхохотался.
— Это мне-то стараться? Наивный вы ангелочек! Не стараться мне нужно, а просто
ждать.
— Что ж, тогда просто ждите.

— По пятьдесят сигарет, — продолжал он. — Каждый день. Вчера я видел его
рентгеновский снимок. Живого места нет — каверна на каверне. Конец! — Он снова
расхохотался. — Сперва мы с ним шли вровень. Его рентгеновские снимки можно было
принять за мои и наоборот. Посмотрели бы вы, какая теперь разница! Вдобавок, я
прибавил два фунта. Нет, уважаемый, мне нужно только беречь себя и ждать. Я уже
предвкушаю его следующий снимок. Сестра мне всегда показывает. Понимаете? Он
исчезнет, и настанет мой черед.
— Что ж, и это способ, — сказал я.

— «И это способ»! — передразнил он меня. — Это единственный способ, птенец вы
желторотый! Если бы я активно попытался встать ему поперек пути, то потом она на
меня и смотреть не захотела бы. Так что… мотайте на ус, приготовишка… Надо вести
себя дружелюбно и спокойно… Надо уметь ждать…

В зале становилось душно. Пат закашлялась. Я заметил, что при этом она боязливо
покосилась на меня, и притворился, будто ничего не услышал.

Старуха в жемчугах, погруженная в собственные мысли, сидела не шевелясь и время от
времени неожиданно разражалась громким хохотом. Потом снова успокаивалась и
застывала в неподвижности. Размалеванная маска смерти ссорилась со своим жиголо.
Русский курил сигарету за сигаретой. Скрипач услужливо подавал ему огонь. Какая-то
девушка внезапно судорожно поперхнулась, поднесла ко рту носовой платок, заглянула
в него и побледнела.

Я смотрел в зал. В нем были расставлены столики для спортсменов, для местных
жителей, для французов, англичан и голландцев, чей язык с его характерными
растянутыми слогами почему-то вызывал у меня представление о лугах, о море… И
среди всей этой пестроты пристроилась небольшая колония болезни и смерти. Ее
лихорадило, и она была прекрасна в своей обреченности.

«Луга и море. — Я посмотрел на Пат. — Луга и море — пена прибоя — песок — заплывы
— о, любимый и такой знакомый лоб! — подумал я. — Любимые мои руки! Любимая
жизнь, которую я могу только любить, но спасти не умею…»
Я поднялся и вышел на воздух. От тревоги и бессилия я покрылся испариной. Я
медленно побрел по дороге. Холод пронизывал меня, а от порывов ветра, вырывавшихся
из-за домов, моя кожа покрылась пупырышками. Я сжал кулаки и, охваченный каким-то
буйным чувством, в котором смешались ярость, бешенство и неизбывная боль, долго
смотрел на суровые белые горы.
Внизу, на дороге, послышались бубенцы — проехали сани. Я пошел обратно. Пат шла
мне навстречу.
— Где ты был?

— Захотелось пройтись.
— У тебя дурное настроение?

— Нет, нисколько.
— Радуйся, дорогой мой! Сегодня радуйся! Ради меня! Кто знает, когда я снова смогу
пойти на бал?
— На балы ты будешь ходить очень часто.
Она прильнула к моему плечу.