Page 69 - Мы

69

– Так как же: сколько берем топлива для двигателей? Если считать три… ну, три
с половиной часа…
Передо мною – в проекции, на чертеже – моя рука со счетчиком, логарифмический
циферблат, цифра 15.
– Пятнадцать тонн. Но лучше возьмите… да: возьмите сто…
Это потому, что я все-таки ведь знаю, что завтра –
И я вижу со стороны – как чуть заметно начинает дрожать моя рука с циферблатом.
– Сто? Да зачем же такую уйму? Ведь это – на неделю. Куда – на неделю: больше!
– Мало ли что… кто знает…
– Я знаю…
Ветер свистит, весь воздух туго набит чем-то невидимым до самого верху. Мне трудно
дышать, трудно идти – и трудно, медленно, не останавливаясь ни на секунду, – ползет
стрелка на часах аккумуляторной башни там, в конце проспекта. Башенный шпиц – в тучах –
тусклый, синий и глухо воет: сосет электричество. Воют трубы Музыкального Завода.
Как всегда – рядами, по четыре. Но ряды – какие-то непрочные и, может быть,
от ветра – колеблются, гнутся. И все больше. Вот обо что-то на углу ударились, отхлынули,
и уже сплошной, застывший, тесный, с частым дыханием комок, у всех сразу – длинные,
гусиные шеи.
– Глядите! Нет, глядите – вон там, скорей!
– Они! Это они!
– …А я – ни за что! Ни за что – лучше голову в Машину…
– Тише! Сумасшедший…
На углу, в аудиториуме – широко разинута дверь, и оттуда – медленная, грузная
колонна, человек пятьдесят. Впрочем, «человек» – это не то: не ноги – а какие-то тяжелые,
скованные, ворочающиеся от невидимого привода колеса; не люди – а какие-то
человекообразные тракторы. Над головами у них хлопает по ветру белое знамя с вышитым
золотым солнцем – и в лучах надпись: «Мы первые! Мы – уже оперированы! Все за нами!»
Они медленно, неудержимо пропахали сквозь толпу – и ясно, будь вместо нас на пути
у них стена, дерево, дом – они все так же, не останавливаясь, пропахали бы сквозь стену,
дерево, дом. Вот – они уже на середине проспекта. Свинтившись под руку – растянулись
в цепь, лицом к нам. И мы – напряженный, ощетинившийся головами комок – ждем.
Шеи гусино вытянуты. Тучи. Ветер свистит.
Вдруг крылья цепи, справа и слева, быстро загнулись – и нас – все быстрее –
как тяжелая машина под гору – обжали кольцом – и к разинутым дверям, в дверь, внутрь…
Чей-то пронзительный крик:
– Загоняют! Бегите!
И все ринулось. Возле самой стены – еще узенькие живые воротца, все туда, головами
вперед – головы мгновенно заострились клиньями, и острые локти, ребра, плечи, бока.
Как струя воды, стиснутая пожарной кишкой, разбрызнулись веером, и кругом сыплются
топающие ноги, взмахивающие руки, юнифы. Откуда-то на миг в глаза мне –
двоякоизогнутое, как буква S, тело, прозрачные крылья-уши – и уж его нет, сквозь землю –
и я один – среди секундных рук, ног – бегу…
Передохнуть в какой-то подъезд – спиною крепко к дверям – и тотчас же ко мне,
как ветром, прибило маленькую человеческую щепочку.
– Я все время… я за вами… Я не хочу – понимаете – не хочу. Я согласна…
Круглые, крошечные руки у меня на рукаве, круглые синие глаза: это она, О. И вот
как-то вся скользит по стене и оседает наземь. Комочком согнулась там, внизу, на холодных
ступенях, и я – над ней, глажу ее по голове, по лицу – руки мокрые. Так: будто я очень
большой, а она – совсем маленькая – маленькая часть меня же самого. Это совершенно
другое, чем I, и мне сейчас представляется: нечто подобное могло быть у древних
по отношению к их частным детям.
Внизу – сквозь руки, закрывающие лицо, – еле слышно: