Page 143 - Архипелаг ГУЛаг

это и был мой приговор — решающий перелом жизни? Я хотел бы взволноваться,
перечувствовать этот момент — и никак не мог. А майор уже пододвинул мне листок
оборотной стороной. И семикопеечная ученическая ручка с плохим пером, с лохмотом,
прихваченным из чернильницы, лежала передо мной.
— Нет, я должен прочесть сам.
— Неужели я буду вас обманывать? — лениво возразил майор. — Ну, прочтите.
И нехотя выпустил бумажку из руки. Я перевернул её и нарочно стал разглядывать
медленно, не по словам даже, а по буквам. Отпечатано было на машинке, но не первый
экземпляр был передо мной, а копия:
Выписка
из постановления ОСО НКВД СССР от 7 июля 1945 года 80 №…
Затем пунктиром всё это было подчёркнуто и пунктиром же вертикально разгорожено:
Слушали
Постановили
Об обвинении такого–то (имярек, год рождения, место рождения).
Копия верна.
Определить такому–то (имярек) за антисоветскую агитацию и попытку к созданию
антисоветской организации 8 (восемь) лет исправительно–трудовых лагерей.
Секретарь
И неужели я должен был просто подписать и молча уйти? Я взглянул на майора — не
скажет ли он мне чего, не пояснит ли? Нет, он не собирался. Он уже надзирателю в дверях
кивнул готовить следующего.
Чтоб хоть немного придать моменту значительность, я спросил его с трагизмом:
— Но ведь это ужасно! Восемь лет! За что?
И сам услышал, что слова мои звучат фальшиво: ужасного не ощущал ни я, ни он.
—Вот тут, — ещё раз показал мне майор, где расписаться. Я расписался. Я просто не
находил—что б ещё сделать?
— Но тогда разрешите, я напишу здесь у вас обжалование. Ведь приговор
несправедлив.
— В установленном порядке, — механически подкивнул мне майор, кладя мою
бумажёнку в левую стопку.
— Пройдите! — приказал мне надзиратель. И я прошёл.
(Я оказался не находчив. Георгий Тэнно, которому, правда, принесли бумажку на
двадцать пять лет, ответил так: «Ведь это пожизненно! В былые годы, когда человека
осуждали пожизненно, — били барабаны, созывали толпу. А тут как в ведомости за мыло —
двадцать пять и откатывай!»
Арнольд Раппопорт взял ручку и вывел на обороте: «Категорически протестую против
террористического незаконного приговора и требую немедленного освобождения».
Объявляющий сперва терпеливо ждал, прочтя же — разгневался и порвал всю бумажку
вместе с выпиской. Ничего, срок остался в силе: ведь это ж была копия.
А Вера Корнеева ждала пятнадцати лет и с восторгом увидела, что в бумажке
пропечатано только пять. Она засмеялась своим светящимся смехом и поспешила
расписаться, чтоб не отняли. Офицер усомнился: «Да вы поняли, что я вам прочёл?» — «Да,
да, большое спасибо! Пять лет исправительно–трудовых лагерей!»
Яношу Рожашу, венгру, его десятилетний срок прочитали в коридоре на русском языке
и не перевели. Расписавшись, он не понял, что это был приговор, долго потом ждал суда,
ещё позже в лагере смутно вспомнил этот случай и догадался.)
Я вернулся в бокс с улыбкой. Странно, с каждой минутой я становился всё веселей и
облегчённей. Все возвращались с червонцами, и Валентин тоже. Самый детский срок из

80 Заседали в самый день амнистии, работа не терпит.