Page 145 - Архипелаг ГУЛаг

и загадочность: почему — «тройка»? что это значит? Суд—тоже ведь не четвёрка! а
тройка — не суд! А пущая загадочность в том, что — заглазно. Мы там не были, не видели,
нам только бумажка: распишитесь. Тройка ещё страшней Ревтрибунала получилась. А затем
она ещё обособилась, закуталась, заперлась в отдельной комнате, и фамилии спрятались. И
так мы привыкли, что члены тройки не пьют, не едят и среди людей не передвигаются. А уж
как удалились однажды на совещание и — навсегда, лишь приговоры нам — через
машинисток. (И — с возвратом: такой документ нельзя на руках оставлять.)
Тройки эти (мы на всякий случай пишем во множественном числе, как о божестве не
знаешь никогда, где оно существует) отвечали возникшей неотступной потребности:
однажды арестованных на волю не выпускать (ну, вроде отдела технического контроля при
ГПУ: чтоб не было брака). И если уж оказался не виноват и судить его никак нельзя, так вот
через тройку пусть получит свои «минус тридцать два» (губернских города) или в ссылочку
на два–три года, а уже смотришь—ушко и выстрижено, он уж навсегда помечен и теперь
будет впредь «рецидивист».
(Да простит нас читатель: ведь мы опять сбились на этот правый оппортунизм —
понятие «вины», виноват–не виноват. Ведь толковано ж нам, что дело не в личной вине, а в
социальной опасности: можно и невиновного посадить, если социально–чуждый, можно и
виноватого выпустить, если социально–близкий. Но простительно нам, без юридического
образования, если сам Кодекс 1926 года, по которому, батюшке, мы двадцать пять лет жили,
и тот критиковался за «недопустимый буржуазный подход», за «недостаточный классовый
подход», за какое–то «буржуазное «отвешивание» наказания в меру «тяжести
содеянного»» 81 .
Увы, не нам достанется написать увлекательную историю этого Органа. Все ли годы
своего существования тройка ГПУ в своём заочном осуждении имела право давать также и
расстрел (как известному князю–кадету Павлу Долгорукову в 1927, как Пальчинскому, фон
Мекку и Величко в 1929). Применялись ли тройки только в случаях недостаточных
доказательств, но явной социальной опасности личности? — или повольготнее того. И как
затем в 1934 при печальном перена–зыве О ГПУ в НКВД стала тройка в белокаменной
называться Особым Совещанием, а тройки в областях — спецколлегиями областных судов,
то бишь из трёх своих постоянных членов без всяких народных заседателей и всегда
закрыто. А с лета 1937 добавили в областях и автономных республиках ещё и другие
тройки — из секретаря обкома, начальника областного НКВД и областного прокурора. (А
над этими новыми тройками в Москве возвышалась просто Двойка из народного комиссара
внутренних дел и генерального прокурора СССР — согласитесь, неудобно же было звать
Иосифа Виссарионовича заседать третьим?) Но с конца 1938 года как–то незаметно растаяли
и эти тройки и эта Двойка (да ведь и Николай Ежов сковырнулся) — но тем более
утвердилось родимое наше ОСО, перенимая себе права заочного и бессудного взыскания —
сперва до 10 лет, а затем и выше, а затем и до расстрела. И проблагоденствовало родимое
ОСО до самого 1953 года, когда оступился и наш Берия, благодетель.
19 лет оно просуществовало, а спроси: кто ж из наших крупных гордых деятелей туда
входил; как часто и как долго оно заседало; с чаем ли, без чая и что к чаю; и как само это
обсуждение шло — разговаривали при этом или даже не разговаривали? Не мы напишем —
потому что не знаем. Мы наслышаны только, что сущность ОСО оставалась триединой, и
хотя сейчас недоступно назвать усердных его заседателей, а известны те три органа, которые
имели там своих постоянных делегатов: один — от ЦК, один — от МВД, один — от
прокуратуры. Однако не будет чудом, если когда–нибудь мы узнаем, что не было никаких
заседаний, а был штат опытных машинисток, составляющих выписки из несуществующих
протоколов, и один управделами, руководивший машинистками. Вот машинистки — это
точно были, за это ручаемся!

81 От тюрем к воспитательным учреждениям, с. 38.