Page 151 - Архипелаг ГУЛаг

Все стены трибунальской ожидальни исцарапаны гвоздями и карандашами: «получил
расстрел», «получил четвертную», «получил десятку». Надписей не стирают: это
назидательно. Бойся, клонись и не думай, что ты можешь что–нибудь изменить своим
поведением. Хоть демосфенову речь произнеси в своё оправдание в пустом зале при кучке
следователей (Ольга Слиозберг на ВерхСуде, 1938) — это нисколько тебе не поможет. Вот
поднять с десятки на расстрел — это ты можешь; вот если крикнешь им: «Вы — фашисты! Я
стыжусь, что несколько лет состоял в вашей партии!» (Николай Семёнович Доскаль —
спецколлегии Азово–Черноморского края, председатель Хелик, Майкоп, 1937) — тогда
мотанут новое дело, тогда погубят.
Чавдаров рассказывает случай, когда на суде обвиняемые вдруг отказались от всех
своих ложных признаний на следствии. Что ж? Если и была заминка для перегляда, то
только несколько секунд. Прокурор потребовал перерыва, не объясняя зачем. Из
следственной тюрьмы примчались следователи и их подсобники–молотобойцы. Всех
подсудимых, разведенных по боксам, снова хорошо избили, обещая на втором перерыве
добить. Перерыв окончился. Судья заново всех опросил — и все теперь признали.
Выдающуюся ловкость проявил Александр Григорьевич Каретников, директор
научно–исследовательского Текстильного института. Перед самым тем, как должно было
открыться заседание Военной Коллегии Верховного Суда (а почему для гражданских,
невоеннообязанных, — всё Трибунал да Военная Коллегия? этому мы уже и удивляться
перестали, не спрашиваем), — он заявил через охрану, что хочет дать дополнительные
показания. Это, конечно, заинтересовало. Его принял прокурор. Каретников обнажил ему
свою гниющую ключицу, перебитую табуреткой следователя, и заявил: «Я всё подписал под
пытками». Уж прокурор проклинал себя за жадность к «дополнительным» показаниям, но
поздно. Каждый из них бестрепетен, лишь пока он — незамечаемая часть общей
действующей машины. Но как только на нём сосредоточилась личная ответственность, луч
света упёрся прямо в него — он бледнеет, он понимает, что и он — ничто, и он может
поскользнуться на любой корке. Так Каретников поймал прокурора, и тот не решился
притушить дело. Началось заседание Военной Коллегии, Каретников повторил всё и там…
Вот когда Военная Коллегия ушла действительно совещаться! Но приговор она могла
вынести только оправдательный и, значит, тут же освободить Каретникова. И поэтому… не
вынесла никакогоѴ.
Как ни в чём не бывало взяли Каретникова опять в тюрьму, подлечили его, подержали
три месяца. Пришёл новый следователь, очень вежливый, выписал новый ордер на арест
(если б Коллегия не кривила, хоть эти три месяца Каретников мог бы погулять на воле!),
задал снова вопросы первого следователя. Каретников, предчувствуя свободу, держался
стойко и ни в чём не признавал себя виноватым. И что же?.. По ОСО он получил 8 лет.
Этот пример достаточно показывает возможности арестанта и возможности ОСО. А
Державин так писал:
Пристрастный суд разбоя злее, Судьи враги, где спит закон: Пред вами гражданина шея
Протянута без оборон.
Но редко у Военной Коллегии Верховного Суда случались такие неприятности, да и
вообще редко она протирала свои мутные глаза, чтобы взглянуть на отдельного оловянного
аре–стантика. А.Д. Романов, инженер–электрик, в 1937 был втащен наверх, на четвёртый
этаж, бегом по лестнице двумя конвоирами под руки (лифт, вероятно, работал, но арестанты
сыпали так часто, что тогда и сотрудникам бы не подняться). Разминуясь со встречным, уже
осуждённым, вбежали в зал. Военная Коллегия так торопилась, что даже не сидели, а стояли
все трое. С трудом отдышавшись (ведь обессилел от долгого следствия), Романов вымолвил
свою фамилию, имя–отчество. Что–то бормотнули, переглянулись, и Ульрих — всё он же! —
объявил: «Двадцать лет!» И прочь бегом поволокли Романова, бегом втащили следующего.
Случилось, как во сне: в феврале 1963 по той же самой лестнице (нарочно отказался от
лифта, чтобы рассмотреть лестницу), но в вежливом сопровождении полковника–парторга,
пришлось подняться и мне. Ото всего Архипелага — мне единственному, судьба! И в зале с