Page 150 - Архипелаг ГУЛаг

бездействующих войсках, стоявших в Монголии, оперчекистские отделы должны были
проявить активность и бдительность. Военфельдшер Лозовский, имевший повод
приревновать какую–то женщину к лейтенанту Павлу Чульпенёву, это сообразил. Он задал
Чульпенёву, с глазу на глаз, три вопроса: 1. Как ты думаешь—почему мы отступаем перед
немцами? (Чульпенёв: техники у него больше, да и отмобилизовался раньше. Лозовский: нет,
это манёвр, мы его заманиваем.) 2. Ты веришь в помощь союзников? (Чульпенёв: верю, что
помогут, но не бескорыстно. Лозовский: обманут, не помогут ничуть.) 3. Почему
Северо–Западным фронтом послан командовать Ворошилов?
Чульпенёв ответил и забыл. А Лозовский написал донос. Чульпенёв вызван в
политотдел дивизии и исключён из комсомола: за пораженческие настроения, за восхваление
немецкой техники, за умаление стратегии нашего командования. Больше всего при этом
ораторствует комсорг Калягин (он на Халхин–Голе при Чульпенёве проявил себя трусом, и
теперь ему удобно навсегда убрать свидетеля).
Арест. Единственная очная ставка с Лозовским. Их прежний разговор и не обсуждается
следователем. Вопрос только: знаете ли вы этого человека? — Да. — Свидетель, можете
идти. (Следователь боится, что обвинение развалится.) 86
Подавленный месячным сидением в яме, Чульпенёв предстаёт перед трибуналом 36–й
мотодивизии. Присутствуют: комиссар дивизии Лебедев, начальник политотдела Слесарев.
Свидетель Лозовский на суд даже не вызван. (Однако для оформления ложных показаний
уже после суда возьмут подпись и с Лозовского, и с комиссара Серёгина.) Вопросы суда: был
у вас разговор с Лозовским? о чём он вас спрашивал? как вы ответили? Чульпенёв
простодушно докладывает, он всё ещё не видит своей вины. «Но ведь многие ж
разговаривают!» — наивно восклицает он. Суд отзывчив: «Кто именно? Назовите». Но
Чульпенёв не из их породы! Ему дают последнее слово. «Прошу суд ещё раз проверить мой
патриотизм, дать мне задание, связанное со смертью!» И, простосердечный богатырь:
«мне — и тому, кто меня оклеветал, нам вместе!»
Э, нет, эти рыцарские замашки мы имеем задание в народе убивать. Лозовский должен
выдавать порошки, Серёгин должен воспитывать бойцов 87 . И разве важно — умрёшь ты или
не умрёшь? Важно, что мы стояли на страже. Вышли, покурили, вернулись: десять лет и три
лишения прав.
Таких дел в каждой дивизии за войну было не десять (иначе дороговато было бы
содержать трибунал). А сколько всего дивизий — пусть посчитает читатель.
…Удручающе похожи друг на друга заседания трибуналов. Удручающе безлики и
бесчувственны судьи — резиновые перчатки. Приговоры — все с конвейера.
Все держат серьёзный вид, но все понимают, что это — балаган, и яснее всего это —
конвойным ребятам, попроще. На Новосибирской пересылке в 1945 конвой принимает
арестантов перекличкой по делам. «Такой–то!» — «58–1–а, двадцать пять лет». Начальник
конвоя заинтересовался: «За что дали?» — «Да ни за что». — «Врёшь. Ни за что — десять
дают!»
Когда трибунал торопится, «совещание» занимает одну минуту — выйти и войти.
Когда рабочий день трибунала по 16 часов подряд—в дверь совещательной комнаты видна
белая скатерть, накрытый стол, вазы с фруктами. Если не очень спешат — приговор любят
читать «с психологией»: «…приговорить к высшей мере наказания!..» Пауза. Судья смотрит
осуждённому в глаза, это интересно: как он переживает? что он там сейчас чувствует?
«…Но, учитывая чистосердечное раскаяние…»

86 Лозовский теперь кандидат медицинских наук, живёт в Москве, у него всё благополучно. Чульпенёв —
водитель троллейбуса.

87 Серёгин Виктор Андреевич сейчас в Москве, работает в комбинате бытового обслуживания при
Моссовете. Живёт хорошо.