Page 161 - Архипелаг ГУЛаг

отвеку на Руси, как довеку в Союзе. И даже и особенно неслись даяния в судебные органы.
И, робеем добавить, — в ЧК. Красно переплетенные с золотым тиснением тома истории
молчат, но старые люди, очевидцы, вспоминают, что в отличие от сталинского времени
судьба арестованных политических в первые годы революции сильно зависела от взяток: их
нестеснительно брали и по ним честно выпускали. И вот Крыленко, отобрав лишь дюжину
дел за пятилетие, сообщает нам о двух таких процессах. Увы, и Московский и Верховный
Трибуналы продирались к совершенству непрямым путём, грязли в неприличии.
Дело трёх следователей Московского Ревтрибунала
(апрель 1918). В марте 1918 был арестован Беридзе, спекулянт золотыми слитками.
Жена его, как это было принято, стала искать путей выкупить мужа. Ей удалось найти
цепочку знакомства к одному из следователей, тот привлёк ещё двоих, на тайной встрече они
потребовали с неё 250 тысяч, после торговли скинули до 60 тысяч, из них половину вперёд, а
действовать через адвоката Грина. Всё обошлось бы безвестно, как проходили гладко сотни
сделок, и не попало бы дело в крыленковскую летопись и в нашу (и на заседание Совнаркома
даже!), если бы жена не стала жаться с деньгами, не привезла бы Грину только 15 тысяч
аванса вместо тридцати, а главное, по женской суетливости не перерешила бы за ночь, что
адвокат несолиден, и утром не бросилась бы к новому — присяжному поверенному Якулову.
Не сказано, кто именно, но видимо Якулов и решил защемить следователей.
В этом процессе интересно, что все свидетели, начиная со злополучной жены,
стараются давать показания в пользу подсудимых и смазывать обвинение (что невозможно
на процессе политическом!). Крыленко объясняет так: это из обывательских соображений,
они чувствуют себя чужими нашему Революционному Трибуналу. (Мы же осмелимся
обывательски предположить: а не научились ли свидетели бояться за полгода диктатуры
пролетариата? Ведь большая дерзость нужна — топить следователей Ревтрибунала. А — что
потом с тобой?..)
Интересна и аргументация обвинителя. Ведь месяц назад подсудимые были его
сподвижники, соратники, помощники, это были люди, безраздельно преданные интересам
Революции, а один из них, Лейст, был даже «суровым обвинителем, способным метать
громы и молнии на всякого, кто посягнёт на основы», — и что ж теперь о них говорить?
откуда искать порочащее? (Ибо взятка сама по себе порочит недостаточно.) А понятно
откуда: прошлое, анкета!
«Если присмотреться» к этому Лейсту, то «найдутся чрезвычайно любопытные
сведения». Мы заинтригованы: это давний авантюрист? Нет, но — сын профессора
Московского университета! А профессор–то не простой, а такой, что за двадцать лет уцелел
черезо все реакции из–за безразличия к политической деятельности! (Да ведь несмотря на
реакцию, и у Крыленки тоже экстерном принимали…) Удивляться ли, что сын его —
двурушник?
А Подгайский — тот сын судейского чиновника, безусловно черносотенца, иначе как
бы отец двадцать лет служил в судебных органах? А сынишка тоже готовился к судебной
деятельности. Но случилась революция — и шнырнул в Ревтрибунал. Ещё вчера это
рисовалось благородно, но теперь это отвратительно!
Гнуснее же их обоих, конечно, — Гугель. Он был издателем — и что же предлагал
рабочим и крестьянам в качестве умственной пищи? — он «питал широкие массы
недоброкачественной литературой», не Марксом, а книгами буржуазных профессоров с
мировыми именами (тех профессоров мы тоже вскоре встретим на скамье подсудимых).
Гневается и диву даётся Крыленко: что за людишки пролезли в Трибунал?
(Недоумеваем и мы: из кого ж состоят рабоче–крестьянские Трибуналы? почему пролетариат
поручил разить своих врагов именно такой публике?)
А уж адвокат Грин, «свой человек» в следственной коллегии, который кого угодно
может освободить, — это «типичный представитель той разновидности человеческой
породы, которую Маркс назвал пиявками капиталистического строя» и куда входят
жандармы, священники и… нотариусы (стр. 500), кроме всех ещё адвокатов, разумеется.