Page 165 - Архипелаг ГУЛаг

рассуждению затемнился образ рыцаря Косырева. И создалась на Трибунале такая
обстановка, что товарищ Дзержинский вынужден был сказать: «У меня на секунду (ну, на
секунду только! —АС) возникла мысль, не падает ли гражданин Косырев жертвой
политических страстей, которые в последнее время разгорелись вокруг Чрезвычайной
Комиссии?»
Спохватился Крыленко: «Я не хочу и никогда не хотел, чтобы настоящий процесс стал
процессом не Косырева и Успенской, а процессом над ЧК. Этого я не только не могу хотеть,
я должен всеми силами бороться против этого! …Во главе Чрезвычайной Комиссии были
поставлены наиболее ответственные, наиболее честные и выдержанные товарищи, которые
брали на себя тяжёлый долг разить, хотя бы с рис–кож совершить ошибку… За это
Революция обязана сказать своё спасибо… Я подчёркиваю эту сторону для того, чтобы
мне… никто не мог потом сказать: «он оказался орудием политической измены» (стр. 509,
510, курсив мой. — А.С). (Скажут!..)
Вот по какому лезвию ходил Верховный Обвинитель! Но, видно, были у него какие–то
контакты, ещё из подпольных времён (да от Ленина недалёк), откуда он узнавал, как
повернётся завтра. Это заметно по нескольким процессам, и здесь тоже. Какие–то были
веяния в начале 1919 года, что— хватит! пора обуздать ВЧК! Да был тот момент и
«прекрасно выражен в статье Бухарина, когда он говорит, что на место законной
революционности должна стать революционная законность».
Диалектика, куда ни ткни! И вырывается у Крыленки: «Ревтрибунал призывается стать
на смену чрезвычайным комиссиям». [На смену??) Он, впрочем, «должен быть… не менее
страшным в смысле осуществления системы устрашения, террора и угрозы, чем была
Чрезвычайная Комиссия» (стр. 511).
Был а?.. Да он её уже похоронил?!. Позвольте, вы — на смену, а куда же чекистам?
Грозные дни! Поспешишь и свидетелем в длинной до пят шинели.
Но, может быть, ложные у вас источники, товарищ Крыленко?
Да, затмилось небо над Лубянкой в те дни. И могла бы иначе пойти эта книга. Но так я
предполагаю, что съездил железный Феликс к Владимиру Ильичу, потолковал, объяснил.
И—разотмилось. Хотя через два дня, 17 февраля 1919, особым постановлением ВЦИК и
была ЧК лишена её судебных прав (а внесудебные остались?), — «правда, ненадолго» (стр.
14)!
А наше однодневное разбирательство ещё тем осложнилось, что отвратительно вела
себя негодница Успенская. Даже со скамьи подсудимых она «забросала грязью» ещё других
видных чекистов, не затронутых процессом, и даже самого товарища Петерса! (Оказывается,
она использовала его чистое имя в своих шантажных операциях; она уже запросто сиживала
у Петерса в кабинете при его разговорах с другими разведчиками.) Теперь она намекает на
какое–то тёмное дореволюционное прошлое товарища Петерса в Риге. Вот какая змея
выросла из неё за 8 месяцев, несмотря на то что эти 8 месяцев она находилась среди
чекистов! Что делать с такой? Тут Крыленко вполне сомкнулся с мнением чекистов: «пока не
установится прочный строй, а до этого ещё далеко (?разве?)… в интересах защиты
Революции… — нет и не может быть никакого другого приговора для гражданки Успенской,
кроме уничтожения её». Не расстрела, так и сказал: уничтожения! Да ведь девчёнка–то
молоденькая, гражданин Крыленко! Ну, дайте ей десятку, ну — четвертную, к тому–то
времени строй уже будет прочный? Увы: «Другого ответа нет и не может быть в интересах
общества и Революции — и иначе нельзя ставить вопроса. Никакое изолирование в данном
случае не принесёт плодов» (стр. 515)!
Вот насолила… Значит, знает много…
А Косыревым пришлось пожертвовать тоже. Расстреляли. Будут другие целей.
И неужели когда–нибудь мы будем читать старые Лубянские архивы? Нет, сожгут. Уже
сожгли.
Как видит читатель, это был процесс малозначный, на нём можно было и не
задерживаться. А вот