Page 17 - Архипелаг ГУЛаг
P. 17
СМЕРШа, и я простосердечно удивился:
— Понятия не имею. Рази ж говорят, гады?
Однако сокамерники мои — танкисты в чёрных мягких шлемах—не скрывали. Это
были три честных, три немудрящих солдатских сердца — род людей, к которым я
привязался за годы войны, будучи сам и сложнее и хуже. Все трое они были офицерами.
Погоны их тоже были сорваны с озлоблением, кое–где торчало и нитяное мясо. На
замызганных гимнастёрках светлые пятна были следы свинченных орденов, тёмные и
красные рубцы на лицах и руках—память ранений и ожогов. Их дивизион, на беду, пришёл
ремонтироваться сюда, в ту же деревню, где стояла контрразведка СМЕРШ 48–й армии.
Отволгнув от боя, который был позавчера, они вчера выпили и на задворках деревни
вломились в баню, куда, как они заметили, пошли мыться две забористые девки. От их
плохопослушных пьяных ног девушки успели, полуодевшись, ускакать. Но оказалась одна из
них не чья–нибудь, а — начальника контрразведки армии.
Да! Три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо знали: окажись девушки
немки — их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было бы почти боевое
отличие; окажись они польки или наши угнанные русачки — их можно было бы во всяком
случае гонять голыми по огороду и хлопать по ляжкам — забавная шутка, не больше. Но
поскольку эта была «походно–полевая жена» начальника контрразведки — с трёх боевых
офицеров какой–то тыловой сержант сейчас же злобно сорвал погоны, утверждённые
приказом по фронту, снял ордена, выданные Президиумом Верховного Совета, — и теперь
этих вояк, прошедших всю войну и смявших, может быть, не одну линию вражеских
траншей, ждал суд военного трибунала, который без их танка ещё б и не добрался до этой
деревни.
Коптилку мы погасили, и так уж она сожгла всё, чем нам тут дышать. В двери был
прорезан волчок величиной с почтовую открытку, и оттуда падал непрямой свет коридора.
Будто беспокоясь, что с наступлением дня нам в карцере станет слишком просторно, к нам
тут же подкинули пятого. Он вшагнул в новенькой красноармейской шинели, шапке тоже
новой, и, когда стал против волчка, явил нам курносое свежее лицо с румянцем во всю щеку.
— Откуда, брат? Кто такой?
— С той стороны, — бойко ответил он. — Шпиён.
— Шутишь? — обомлели мы. (Чтобы шпион, и сам об этом говорил—так никогда не
писали Шейнин и братья Тур!)
— Какие могут быть шутки в военное время! — рассудительно вздохнул паренёк. — А
как из плена домой вернуться? — ну, научите.
Он едва успел начать нам рассказ, как его сутки назад немцы перевели через фронт,
чтоб он тут шпионил и рвал мосты, а он тотчас же пошёл в ближайший батальон сдаваться, и
бессонный измотанный комбат никак ему не верил, что он шпион, и посылал к сестре выпить
таблеток, — вдруг новые впечатления ворвались к нам:
— На оправку! Руки назад! — звал через распахнувшуюся дверь старшина–лоб, вполне
бы годный перетягивать хобот 122–миллиметровой пушки.
По всему крестьянскому двору уже расставлено было оцепление автоматчиков,
охранявшее указанную нам тропку в обход сарая. Я взрывался от негодования, что какой–то
невежа–старшина смел командовать нам, офицерам, «руки назад», но танкисты взяли руки
назад, и я пошёл вослед.
За сараем был маленький квадратный загон с ещё неста–явшим утоптанным снегом —
и весь он был загажен кучками человеческого кала, так беспорядочно и густо по всей
площади, что нелегка была задача — найти, где бы поставить две ноги и присесть. Всё же мы
разобрались и в разных местах присели все пятеро. Два автоматчика угрюмо выставили
против нас, низко присевших, автоматы, а старшина, не прошло минуты, резко понукал:
— Ну, поторапливайся! У нас быстро оправляются!
Невдалеке от меня сидел один из танкистов, ростовчанин, рослый хмурый старший
лейтенант. Лицо его было зачернено налётом металлической пыли или дыма, но большой