Page 177 - Архипелаг ГУЛаг

(трудовые руки заняты оружием) и от падения крестьянского доверия и надежды хоть малую
долю урожая оставить себе. Да когда–нибудь кто–нибудь подсчитает и те многомесячные
многовагонные продовольственные поставки по Брестскому миру — из России, лишившейся
языка протеста, и даже из областей будущего голода — в кайзеровскую Германию,
довоёвывающую на Западе.
Прямая и короткая причинная цепочка: потому повол–жане ели своих детей, что
большевики захватили силою власть и вызвали Гражданскую войну.
Но гениальность политика в том, чтоб извлечь успех и из народной беды. Это
озарением приходит—ведь три шара ложатся в лузы одним ударом: пусть попы и накормят
теперь Поволжье, ведь они—христиане, они—добренькие!
1) Откажут — и весь голод переложим на них, и церковь разгромим;
2) согласятся — выметем храмы;
3) и во всех случаях пополним валютный запас.
Да вероятно догадка была навеяна действиями самой Церкви. Как показывает патриарх
Тихон, ещё в августе 1921, в начале голода, Церковь создала епархиальные и всероссийские
комитеты для помощи голодающим, начали сбор денег. Но допустить прямую помощь от
Церкви и голодающему в рот значило подорвать диктатуру пролетариата. Комитеты
запретили, а деньги отобрали в казну. Патриарх обращался за помощью и к Папе Римскому и
к архиепископу Кентерберийско–му — но и тут оборвали его, разъяснив, что вести
переговоры с иностранцами уполномочена только советская власть. Да и не из чего
раздувать тревогу: писали газеты, что власть имеет все средства справиться с голодом и
сама.
А на Поволжьи ели траву, подмётки и грызли дверные косяки. И наконец в декабре
1921 Помгол (государственный комитет помощи голодающим) предложил Церкви:
пожертвовать для голодающих церковные ценности — не все, но не имеющие
богослужебного канонического употребления. Патриарх согласился, Помгол составил
инструкцию: все пожертвования— только добровольно! 19 февраля 1922 Патриарх выпустил
послание: разрешить приходским советам жертвовать предметы, не имеющие
богослужебного значения.
И так всё опять могло распылиться в компромиссе, обволакивающем пролетарскую
волю.
Мысль—удар молнии! Мысль—декрет! Декрет ВЦИК 26 февраля: изъять из храмов все
ценности — для голодающих!
Патриарх написал Калинину — тот не ответил. Тогда 28 февраля Патриарх издал
новое, роковое, послание: с точки зрения Церкви подобный акт — святотатство, и мы не
можем одобрить изъятия.
Из полустолетнего далека легко теперь упрекнуть Патриарха. Может быть,
руководители христианской Церкви не должны были отвлекаться мыслями: а нет ли у
советской власти других ресурсов или кто довёл Волгу до голода; не должны были
держаться за эти ценности, совсем не в них предстояло возникнуть (если предстояло) новой
крепости веры. Но и надо представить себе положение этого несчастного Патриарха,
избранного уже после Октября, короткие годы руководившего Церковью только теснимой,
гонимой, расстреливаемой — и доверенной ему на сохранение.
И тут же в газетах началась беспроигрышная травля Патриарха и высших церковных
чинов, удушающих Поволжье костлявой рукой голода! И чем твёрже упорствовал Патриарх,
тем слабей становилось его положение. В марте началось движение и среди духовенства —
уступить ценности, войти в согласие с властью. Опасения, которые здесь оставались,
выразил Калинину епископ Антонин Грановский, вошедший в ЦК Помгола: «верующие
тревожатся, что церковные ценности могут пойти на иные, узкие и чуждые их сердцам
цели». (Зная общие принципы Передового Учения, опытный читатель согласится, что это —
очень вероятно. Ведь нужды Коминтерна и освобождающегося Востока не менее остры, чем
поволжские.)