Page 182 - Архипелаг ГУЛаг

Комментировать этот важный документ мы не берёмся. Над ним уместны тишина и
размышление.
Документ тем особенно важен, что он — из последних земных распоряжений ещё не
охваченного болезнью Ленина, важная часть его политического завещания. Через девять
дней после этого письма его постигнет первый удар, от которого лишь неполно и ненадолго
он оправится в осенние месяцы 1922 года. Быть может, и написаны оба письма Курскому в
том же светлом беломраморном будуаре–кабинетике, угловом 2–го этажа, где уже стояло и
ждало будущее смертное ложе вождя.
А дальше прикладывался тот самый черняк, два варианта дополнительного параграфа,
из которого через несколько лет вырастет и 58–4, и вся наша матушка 58–я Статья. Читаешь
и восхищаешься: вот оно что значит формулировать как можно шире\ вот оно что значит —
применения более широкого. Читаешь и вспоминаешь, как широко хватала родимая…
«…Пропаганда или агитация, или участие в организации, или содействие (объективно
содействующие или способные содействовать) …организациям или лицам, деятельность
которых имеет характер…»
Да дайте мне сюда Блаженного Августина, я его сейчас же в эту статью вгоню!
Всё было, как надо, внесено, перепечатано, расстрел расширен — и сессия ВЦИК в
20–х числах мая приняла и постановила ввести Уголовный кодекс в действие с 1 июня 1922
года.
И теперь на законнейшем основании начался двухмесячный
Процесс эсеров (8 июня — 7 августа 1922). Верховный Трибунал. Обычный
председатель товарищ Карклин (хорошая фамилия для судьи) был для этого ответственного
процесса заменен оборотистым Георгием Пятаковым.
Если бы мы с читателем не были уже достаточно подкованы, что главное во всяком
судебном процессе не так называемая вина, а — целесообразность, может быть, мы бы не
сразу распахнувшеюся душой приняли бы этот процесс. Но целесообразность срабатывает
без осечки: в отличие от меньшевиков эсеры были сочтены ещё опасными, ещё
нерассеянными, недобитыми — и для крепости новосозданной диктатуры (пролетариата)
целесообразно было их добить.
А не зная этого принципа, можно ошибочно воспринять весь процесс как партийную
месть.
Над обвинениями, высказанными в этом суде, невольно задумаешься, перенося их на
долгую, протяжную и всё тянущуюся историю государств. За исключением считанных
парламентских демократий в считанные десятилетия вся история государств есть история
переворотов и захватов власти. И тот, кто успевает сделать переворот проворней и прочней,
от этой самой минуты осеняется светлыми ризами Юстиции, и каждый прошлый и будущий
шаг его — законен и отдан одам, а каждый прошлый и будущий шаг его неудачливых
врагов — преступен, подлежит суду и законной казни.
Всего неделю назад принят Уголовный кодекс — но вот уже пятилетнюю прожитую
послереволюционную историю трамбуют в него. И двадцать, и десять, и пять лет назад
эсеры были — соседняя по свержению царизма революционная партия, взявшая на себя
(благодаря особенностям своей тактики террора) главную тяжесть каторги, почти не
доставшейся большевикам.
А теперь вот первое обвинение против них: эсеры — инициаторы Гражданской войны!
Да, это — они её начали! Они обвиняются, что в дни октябрьского переворота вооружённо
воспротивились ему. Когда Временное правительство, ими поддерживаемое и отчасти ими
составленное, было законно сметено пулемётным огнём матросов, — эсеры совершенно
незаконно пытались его отстоять. (Другое дело — очень вяло пытались, тут же и колебались,
тут же и отрекались. Но вина их от этого не меньше.) И даже на выстрелы отвечали
выстрелами, и даже подняли юнкеров, состоявших у того свергаемого правительства на
военной службе.
Разбитые оружейно, они не покаялись и политически. Они не стали на колени перед