Page 187 - Архипелаг ГУЛаг

Ведущие социалисты радовались: они просто решили ехать сами защитниками
подсудимых. А Ленин (он доживал свои последние недели перед первым параличом, но не
знал того) сурово отозвался в «Правде»: «Мы заплатили слишком много». Как же можно
было обещать, что не будет смертных приговоров, и разрешить допуск социал–предателей на
наш суд? По последующему мы увидим, что и Троцкий с ним был вполне согласен, да и
Бухарин вскоре раскаялся. Газета германских коммунистов «Роте Фане» отозвалась, что
большевики были бы идиотами, если бы сочли необходимым выполнять принятые
обязательства: дело в том, что «единый фронт» в Германии провалился, так что зря и
обещания все были даны. Но коммунисты уже тогда начали понимать безграничную силу
своих исторических приёмов. Ближе к процессу, в мае, «Правда» написала: «Мы в точности
выполним обязательство. Но вне судебного процесса эти господа должны быть поставлены в
такие условия, которые обеспечили бы нашу страну от поджигательской тактики этих
негодяев». И под такой аккомпанемент в конце мая знаменитые социалисты Вандервельде,
Розенфельд и Теодор Либкнехт (брат убитого Карла) выехали в Москву.
Уже начиная от пограничной станции и на всех остановках вагон социалистов
штурмовали гневные демонстрации трудящихся, требуя отчёта в их контрреволюционных
намерениях, от Вандервельде же — почему он подписал грабительский Версальский
договор? А то — вышибали в вагоне стёкла и обещали самим морду набить. Но наиболее
пышно их встретили на Виндавском вокзале в Москве: площадь была заполнена
демонстрациями со знаменами, оркестрами, пением. На огромных плакатах: «Господин
королевский министр Вандервельде! Когда вы предстанете перед судом Революционного
Трибунала?» «Каин, Каин, где брат твой Карл?» При выходе иностранцев — кричали,
свистели, мяукали, угрожали, а хор пел:
Едет, едет Вандервельде, Едет к нам всемирный хам. Конечно, рады мы гостям, Однако
жаль, что нам, друзья, Его повесить здесь нельзя.
(И тут случилась неловкость: Розенфельд разглядел в толпе самого Бухарина, весело
свистевшего, пальцы в рот.) В последующие дни по Москве на разукрашенных грузовиках
разъезжали балаганы Петрушек, на эстраде близ памятника Пушкину шёл постоянный
спектакль с изображением предательства эсеров и их защитников. А Троцкий и другие
ораторы разъезжали по заводам и в зажигательных речах требовали смертной казни эсерам,
после чего проводили голосование партийных и беспартийных рабочих. (Уже в то время
знали много возможностей: несогласных уволить с завода при безработице, лишить рабочего
распределителя — это уж не говоря о ЧК.) Голосовали. Затем пустили по заводам петиции с
требованием смертной казни, газеты заполнялись этими петициями и цифрами подписей.
(Правда, несогласные ещё были, даже выступали — и кое–кого приходилось арестовывать.)
8 июня начался суд. Судили 32 человека, из них 22 подсудимых из Бутырок и 10
раскаявшихся, уже бесконвойных, которых защищал сам Бухарин и несколько
коминтерновцев. (Веселятся в одной и той же трибунальской комедии и Бухарин и Пятаков,
не чуя насмешки запасливой судьбы. Но оставляет судьба и время подумать — ещё по 15 лет
жизни каждому, да и Крыленке.) Пятаков держался резко, мешал подсудимым
высказываться. Обвинение поддерживали Луначарский, Покровский, Клара Цеткин.
(Обвинительный акт подписала и жена Крыленки, которая вела следствие, — дружные
семейные усилия.)
В зале было немало— 1200 человек, но из них только 22 родственника 22–х
подсудимых, а остальные все — коммунисты, переодетые чекисты, подобранная публика.
Часто из публики прерывали криками и подсудимых и защитников. Переводчики искажали
для защитников смысл процесса, для процесса — слова защитников, ходатайства их
Трибунал отвергал с издёвкой, свидетели защиты не были допущены, стенограммы велись
так, что нельзя было узнать собственных речей.
На первом же заседании Пятаков заявил, что суд заранее отказывается от
беспристрастного рассмотрения дела и намерен руководствоваться исключительно
соображениями об интересах советской власти.