Page 185 - Архипелаг ГУЛаг

террор против деятелей советского государства! (Ну кому, в самом деле, в голову могло
прийти, чтобы: эсеры — и вдруг террор? Да приди в голову—пришлось бы заодно и
амнистировать. Это просто счастье, что тогда — в голову не приходило. Лишь когда
понадобилось—теперь пришло.) К это обвинение не амнистировано (ведь амнистирована
только борьба)— и вот Крыленко предъявляет его!
Прежде всего: что сказали вожди эсеров (а чего эти говоруны не высказали за жизнь!..)
ещё в первые дни после октябрьского переворота? Нынешний лидер подсудимых, да и лидер
партии, Абрам Гоц сказал тогда: «Если Смольные самодержцы посягнут и на Учредительное
Собрание… партия с–р вспомнит о своей старой испытанной тактике».
От неукротимых эсеров — естественно этого и ждать. И правда, трудно поверить, чтоб
они отказались от террора.
«В этой области исследования», — жалуется Крыленко, — из–за конспирации
«свидетельских показаний… будет мало… Этим до чрезвычайности затруднена моя задача…
В этой области приходится в некоторых моментах бродить в потёмках» (стр. 236, — а
язычок–то!).
Задача Крыленки тем затруднена, что террор против Советской власти трижды
обсуждался на ЦК эсеров в 1918 и был трижды отвергнут (несмотря и на разгон
Учредительного). И теперь, спустя годы, надо доказать, что эсеры всё же вели террор.
Тогда они постановили: не раньше чем большевики перейдут к казням социалистов. А
в 1920: если большевики посягнут на жизнь заложников–эсеров, то партия возьмётся за
оружие. (А других заложников пусть хоть и добивают…)
Так вот: почему с оговорками? Почему не абсолютно отказались? «Почему не было
высказываний абсолютно отрицательного характера?»
Что партия в общем не проводила террора, это ясно даже из обвинительной речи
Крыленки. Но натягиваются такие факты: в голове одного подсудимого был проект взорвать
паровоз совнаркомовского поезда при переезде в Москву— значит, ЦК виноват в терроре. А
исполнительница Иванова с одной пироксилиновой шашкой дежурила одну ночь близ
станции — значит, покушение на поезд Троцкого и, значит, ЦК виноват в терроре. Или: член
ЦК Донской предупредил Ф. Каплан, что она будет исключена из партии, если выстрелит в
Ленина. Так — мало! Почему не — категорически запретили? (Или: почему не донесли на
неё в ЧК?) Всё же Каплан прилипает: была эсеркой.
Только то и нащипал Крыленко с мёртвого петуха, что эсеры не приняли мер по
прекращению индивидуальных террористических актов своих безработных томящихся
боевиков. (Да и те боевики мало что сделали. Семёнов направил руку Сергеева, убившего
Володарского, — но ЦК остался чистеньким в стороне, даже публично отрёкся. Да потом
этот же Семёнов и его подруга Коноплёва с подозрительной готовностью обогатили своими
добровольными показаниями и ГПУ, и теперь Трибунал, и этих–то самых страшных
боевиков держат на советском суде бесконвойно, между заседаниями они ходят спать
домой.)
Об одном свидетеле Крыленко разъясняет так: «если бы человек хотел вообще
выдумать, то вряд ли этот человек выдумал бы так, чтобы случайно попасть как раз в точку»
(стр. 251). (Очень сильно! Это можно сказать обо всяком подделанном показании.) О
Коноплёвой наоборот: достоверность её показания именно в том, что она не всё показывает
то, что необходимо обвинению. (Но достаточно для расстрела подсудимых.) «Если мы
поставим вопрос, что Коноплёва выдумывает всё это… то ясно: выдумывать так
выдумывать» (он знает!) — а она вишь не до конца. А есть и так: «Могла ли произойти эта
встреча? Такая возможность не исключена». Не исключена? — значит, была. Катай–валяй!
Потом — «подрывная группа». Долго о ней толкуют, вдруг: «распущена за
бездеятельностью». Так что и уши забиваете? Было несколько денежных экспроприации из
советских учреждений (оборачиваться–то не на что эсерам, квартиры снимать, из города в
город ездить). Но раньше это были изящные благородные эксы, как выражались все
революционеры. А теперь, перед советским судом? — «грабёж и укрывательство краденого».