Page 192 - Архипелаг ГУЛаг

Ещё в тех же днях, вгорячах, когда сочинялся Кодекс, Владимир Ильич, не оставляя
блеснувшего замысла, написал 19 мая 1922:
«Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров,
помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы
наглупим… Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и
излавливать постоянно и систематически и высылать за границу. Прошу показать это
секретно, не размножая, членам Политбюро» 112 .
Естественная в этом случае секретность вызвалась важностью и поучительностью
меры. Прорезающе–ясная расстановка классовых сил в Советской России только и
нарушалась этим студенистым бесконтурным пятном старой буржуазной интеллигенции,
которая в идеологической области играла подлинную роль военных шпионов — и ничего
нельзя было придумать лучше, как этот застойник мысли поскорей соскоблить и
вышвырнуть за границу.
Сам товарищ Ленин уже слёг в своём недуге, но члены Политбюро, очевидно,
одобрили, и товарищ Дзержинский провёл излавливание, и в конце 1922 около трёхсот
виднейших русских гуманитариев были посажены на… баржу?., нет, на пароход, и
отправлены на европейскую свалку. (Из имён утвердившихся и прославившихся там были
философы И.О. Лосский, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Ф.А. Степун, Б.П. Вышеславцев, Л.П.
Карсавин, И.А. Ильин; затем историки СП. Мельгунов, В.А. Мякотин, АА. Кизеветтер, И.И.
Лапшин; литераторы и публицисты Ю.И. Айхенвальд, А.С. Изгоев, М.А. Осоргин, А.В.
Пешехонов. Малыми группами досылали ещё и в начале 1923, например секретаря Льва
Толстого В.Ф. Булгакова. По худым знакомствам туда попадали и математики— Д.Ф.
Селиванов.)
Однако излавливать постоянно и систематически — не вышло. От рёва ли эмиграции,
что это ей «подарок», прояснилось, что и эта мера — не лучшая, что зря упускался хороший
расстрельный материал, а на той свалке мог произрасти ядовитыми цветами. И — покинули
эту меру. И всю дальнейшую очистку вели либо к Духонину, либо на Архипелаг.
Утверждённый в 1926 (и вплоть до хрущёвского времени) улучшенный Уголовный
кодекс скрутил все прежние верви политических статей в единый прочный бредень 58–й — и
заведен был на эту ловлю. Ловля быстро расширилась на интеллигенцию
инженерно–техническую — тем более опасную, что она занимала сильное положение в
народном хозяйстве и трудно было её контролировать при помощи одного только
Передового Учения. Прояснялось теперь, что ошибкой был судебный процесс в защиту
Ольденборгера (а хороший там Центр сколачивался!) и — поспешным отпускатель–ное
заявление Крыленки: «о саботаже инженеров уже не было речи в 1920–21 годах» 113 . Не
саботаж, так хуже — вредительство (это слово открыто было, кажется, шахтинским рядовым
следователем).
Едва было понято, что искать: вредительство, — и тут же, несмотря на небывалость
этого понятия в истории человечества, его без труда стали обнаруживать во всех отраслях
промышленности и на всех отдельных производствах. Однако в этих дробных находках не
было цельности замысла, не было совершенства исполнения, а натура Сталина, да и вся
ищущая часть нашей юстиции очевидно стремились к ним. Да наконец же созрел наш Закон
и мог явить миру нечто действительно совершенное! — единый, крупный, хорошо
согласованный процесс, на этот раз над инженерами. Так состоялось
Шахтинское дело (18 мая— 15 июля 1928). Спецприсутствие Верховного Суда СССР,
председатель А.Я. Вышинский (ещё ректор 1–го МГУ), главный обвинитель Н.В. Крыленко

112 ВИ.Ленин. Полн. собр. соч. Т. 54, с. 265, 266.

113 Н.В. Крыленко. За пять лет, с. 437.