Page 189 - Архипелаг ГУЛаг

юриспруденции — вспоминает о дознании, о первичном дознании, ещё до следствия! И вот
как это у него ловко выкладывается: то, что было без наблюдения прокурора и вы считали
следствием, — то было дознание. А то, что вы считаете переследствием под оком прокурора,
когда увязываются концы и заворачиваются болты, — так это и есть следствие! Хаотические
«материалы органов дознания, не проверенные следствием, имеют гораздо меньшую
судебную доказательную ценность, чем материалы следствия» (стр. 238), когда направляют
его умело. Ловок, в ступе не утолчёшь.
По–деловому говоря, обидно Крыленке полгода к этому процессу готовиться, да два
месяца на нём гавкаться, да часиков пятнадцать вытягивать свою обвинительную речь, тогда
как все эти подсудимые «не раз и не два были в руках чрезвычайных органов в такие
моменты, когда эти органы имели чрезвычайные полномочия; но благодаря тем или иным
обстоятельствам им удалось уцелеть» (стр. 322), и вот теперь на Крыленке работа — тянуть
их на законный расстрел.
Конечно, «приговор должен быть один — расстрел всех до одного»! Но, великодушно
оговаривается Крыленко, поскольку дело всё–таки у мира на виду, — сказанное прокурором
«не является указанием для суда», которое бы тот был «обязан непосредственно принять к
сведению или исполнению» (стр. 319).
И хорош же тот суд, которому это надо объяснять!..
После призыва прокурора к расстрелу — подсудимым предложено было заявить о
раскаянии и об отречении от партии. Все отклонили.
А Трибунал в своём приговоре проявил дерзость: он изрёк расстрел действительно не
«всем до одного», а только двенадцати человекам. Остальным — тюрьмы, лагеря, да ещё на
дополнительную сотню человек выделил дело производством.
И — помните, помните, читатель: на Верховный Трибунал «смотрят все остальные
суды Республики, [он] даёт им руководящие указания» (стр. 407), приговор Верхтриба
используется «в качестве указующей директивы» (стр. 409). Скольких ещё по провинции
закатают — это уж вы смекайте сами.
А пожалуй, всего этого процесса стоит кассация Президиума ВЦИК. Сперва приговор
Трибунала поступил на конференцию РКП(б). Там было предложение заменить расстрел
высылкой за границу. Но Троцкий, Сталин и Бухарин (такая тройка, и заодно!): дать 24 часа
на отречение и тогда 5 лет ссылки, иначе немедленный расстрел. Прошло предложение
Каменева, которое и стало решением ВЦИК: расстрельный приговор утвердить, но
исполнением приостановить. И дальнейшая судьба осуждённых будет зависеть от поведения
эсеров, оставшихся на свободе (очевидно — и заграничных). Если будет продолжаться хотя
бы подпольно–заговорщицкая работа, а тем более — вооружённая борьба эсеров, — эти 12
будут расстреляны.
Так их подвергли пытке смертью: любой день мог быть днём расстрела. Из доступных
Бутырок скрыли в Лубянку, лишили свиданий, писем и передач — впрочем, и некоторых
жён тут же арестовали и выслали из Москвы.
На полях России уже жали второй мирный урожай. Нигде, кроме дворов ЧК, уже не
стреляли (в Ярославле — Пер–хурова, в Петрограде — митрополита Вениамина; и присно, и
присно, и присно). Под лазурным небом синими водами плыли за границу наши первые
дипломаты и журналисты. Центральный Исполнительный Комитет Рабочих и Крестьянских
депутатов оставлял за пазухой пожизненных заложников.
Члены правящей партии прочли тогда шестьдесят номеров «Правды» о процессе (они
все читали газеты) — и все говорили— да, да, да. Никто не вымолвил — нет.
И чему они потом удивлялись в 37–м? На что жаловались?.. Разве не были заложены
все основы бессудия—сперва внесудебной расправой ЧК, судебной расправой
Реввоен–трибуналов, потом вот этими ранними процессами и этим юным Кодексом? Разве
1937 не был тоже целесообразен (сообразен целям Сталина, а может быть и Истории)?
Пророчески же сорвалось у Крыленки, что не прошлое они судят, а будущее.
Лихо косою только первый взмах сделать.