Page 188 - Архипелаг ГУЛаг

Через неделю иностранные защитники имели бестактность подать суду жалобу, что как
будто нарушается берлинское соглашение, — на что Трибунал гордо ответил, что он — суд и
не может быть связан никаким соглашением.
Защитники–социалисты окончательно упали духом, их присутствие на этом суде
только создавало иллюзию нормального судопроизводства, они отказались от защиты и
только хотели теперь уехать к себе в Европу — но их не выпускали. Пришлось знатным
гостям объявить голодовку. — лишь после этого им разрешили выехать, 19 июня. И жаль,
потому что они лишились самого впечатляющего зрелища — 20 июня, в годовщину
убийства Володарского.
Собрали заводские колонны (на каких заводах запирали ворота, чтобы прежде не
разбежались, на каких отбирали контрольные карточки, где, напротив, кормили обедом), на
знаменах и плакатах — «смерть подсудимым», воинские колонны само собою. И на Красной
площади начался митинг. Выступал Пятаков, обещая суровое наказание, Крыленко, Каменев,
Бухарин, Радек, весь цвет коммунистических ораторов. Затем манифестанты двинулись к
зданию суда, а возвратившийся Пятаков велел подвести подсудимых к открытым окнам, под
которыми бушевала толпа. Они стояли под градом оскорблений и издевательств, в Гоца
угодила доска «смерть социалистам–революционерам». Всё это вместе заняло пять
послерабочих часов, уже смеркалось (полубелая ночь в Москве), — и Пятаков объявил в
зале, что делегация митинга просит впустить её. Крыленко дал разъяснение, что хотя
законами это не предусмотрено, но по духу Советской власти вполне можно. И делегация
ввалилась в зал, и здесь два часа произносила ругательные грозные речи, требовала смертной
казни, а судьи слушали, жали руки, благодарили и обещали беспощадность. Накал был
такой, что подсудимые и их родственники ожидали прямо тут и линчевания. (Гоц, внук
богатого чаеторговца, тоже сочувственника революции, такой успешливый террорист при
царе, участник покушений и убийств — Дурново, Мина, Римана, Акимова, Шувалова,
Рачковского, — вот уж, за всю свою боевую карьеру так не попадал!) Но кампания
народного гнева тут и оборвалась, хотя суд продолжался еще полтора месяца. Через день и
советские защитники с суда ушли (ждал и их арест и высылка).
Тут — узнаётся много знакомых будущих черт, но поведение подсудимых ещё далеко
не сломлено, и ещё не понуждены они говорить против самих себя. Их ещё поддерживает и
традиционное обманное представление левых партий, что они — защитники интересов
трудящихся. После утерянных лет примирения и сдачи к ним возвратилась поздняя
стойкость. Подсудимый Берг обвиняет большевиков в расстреле демонстрантов,
защищавших Учредительное Собрание; подсудимый Либеров говорит: «я признаю себя
виновным в том, что в 1918 году я недостаточно работал для свержения власти
большевиков» (стр. 103). И Евгения Ратнер о том же, и опять Берг: «Считаю себя виновным
перед рабочей Россией в том, что не смог со всей силой бороться с так называемой
рабоче–крестьянской властью, но я надеюсь, что моё время ещё не ушло». (Ушло, голубчик,
ушло.) Есть тут и старая страсть к звучанию фразы — но есть же и твёрдость!
Аргументирует прокурор: обвиняемые опасны Советской России, ибо считают благом
всё, что делали. «Быть может, некоторые из подсудимых находят своё утешение в том, что
когда–нибудь летописец будет о них или об их поведении на суде отзываться с похвалой».
Подсудимый Гендельман зачёл декларацию: «Мы не признаём вашего суда!..» И, сам
юрист, он выделился спорами с Крыленкой о подтасовке свидетельских показаний, об
«особых методах обращения со свидетелями до процесса» — читай: о явности обработки их
в ГПУ. (Это уже всё есть! — немного осталось дожать до идеала.) Оказывается:
предварительное следствие велось под наблюдением прокурора (Крыленки же), и при этом
сознательно сглаживались отдельные несогласованности в показаниях.
Ну что ж, ну есть шероховатости. Недоработки — есть. Но в конце концов «нам
надлежит с совершенной ясностью и хладнокровностью сказать… занимает нас не вопрос о
том, как суд истории будет оценивать творимое нами дело» (стр. 325).
А пока, выворачиваясь, Крыленко — должно быть первый и последний раз в советской