Page 223 - Архипелаг ГУЛаг

например, сидело там шесть колхозников из–под Царского Села, которые вот в чём
провинились: после колхозного (их же руками!) покоса они прошли и сделали по кочкам
подкос для своих коров. Все эти шесть мужиков не были помилованы ВЦИКом, приговор
приведён в исполнение!
Какая Салтычиха? какой самый гнусный и отвратительный крепостник мог бы убить
шесть мужиков за несчастные окоски?.. Да ударь он их только розгами по разу, — мы б уже
знали и в школах проклинали его имя 136 . А сейчас — ухнуло в воду, и гладенько. И только
надежду надо таить, что когда–нибудь подтвердят документами рассказ моего живого
свидетеля. Если бы Сталин никогда и никого больше не убил, — то только за этих шестерых
царскосельских мужиков я бы считал его достойным четвертования! И ещё смеют нам
визжать: «как вы смели его разоблачать?», «тревожить великую тень?», «Сталин
принадлежит мировому коммунистическому движению!» — Да. И — уголовному кодексу.
Впрочем, Ленин с Троцким — чем же лучше? Начинали— они.
Однако вернёмся к бесстрастию и беспристрастию. Конечно, ВЦИК непременно бы
«полностью отменил» высшую меру, раз это было обещано, —да в том беда, что в 1936 Отец
и Учитель «полностью отменил» сам ВЦИК. А уж Верховный Совет скорей звучал под Анну
Иоанновну. Тут и «высшая мера» наказания стала, а не защиты, какой–то непонятной.
Расстрелы 1937–38 года даже для сталинского уха не умещались уже в «защиту».
Об этих расстрелах — какой правовед, какой уголовный историк приведёт нам
проверенную статистику? где тот спецхран, куда бы нам проникнуть и вычитать цифры? Их
нет. Их и не будет. Осмелимся поэтому лишь повторить те цифры–слухи, которые посвежу, в
1939–40 годах, бродили под бутырскими сводами и истекали от крупных и средних павших
ежовцев, прошедших те камеры незадолго (они–то знали!). Говорили ежовцы, что в два эти
года расстреляно по Союзу полмиллиона «политических» и 480 тысяч блатарей (59–3, их
стреляли как «опору Ягоды»; этим и подрезан был «старый воровской благородный» мир).
Насколько эти цифры невероятны? Считая, что расстрелы велись не два года, а лишь
полтора, мы должны ожидать (для 58–й статьи) в среднем в месяц 28 тысяч расстрелянных.
Это по Союзу. Но сколько было мест расстрела? Очень скромно будет посчитать, что —
полтораста. (Их было больше, конечно. В одном только Пскове под многими церквами в
бывших кельях отшельников были устроены пыточные и расстрельные помещения НКВД.
Ещё и в 1953 в эти церкви не пускали экскурсантов: «архивы»; там и паутины не выметали
по десять лет, такие «архивы». Перед началом реставрационных работ оттуда кости
вывозили грузовиками.) Тогда, значит, в одном месте, в один день уводили на расстрел по 6
человек. Разве это фантастично? Это преуменьшено даже! Из Краснодара свидетельствуют,
что там в главном здании ГПУ на Пролетарской в 1937–38 каждую ночь расстреливали
больше 200 человек! (По другим источникам, к 1 января 1939 расстреляно 1 миллион 700
тысяч человек.)
В годы советско–германской войны по разным поводам применение смертной казни то
расширялось (например, военизация железных дорог), то обогащалось по формам (с апреля
1943—указ о повешении).
Все эти события несколько замедлили обещанную полную, окончательную и навечную
отмену смертной казни, однако терпением и преданностью наш народ всё–таки выслужил её:
в мае 1947 примерил Иосиф Виссарионович крахмальное жабо перед зеркалом,
понравилось — и продиктовал президиуму Верховного Совета отмену смертной казни в
мирное время (с заменою на — 25 лет, четвертную).
Но народ наш неблагодарен, преступен и неспособен ценить великодушие. Поэтому
покряхтели–покряхтели правители два с половиной года без смертной казни, и 12 января
1950 издан Указ противоположный: «ввиду поступивших заявлений от национальных

136 Только неизвестно в школах, что Салтычиха по приговору (классового) суда отсидела за свои зверства
11 лет в подземной тюрьме Ивановского монастыря в Москве. [АС.Пругавин. Монастырские тюрьмы в борьбе с
сектантством: К вопросу о веротерпимости. М.: Посредник, 1905, с. 39.)