Page 226 - Архипелаг ГУЛаг

Нароков (Марченко) в романе «Мнимые величины» 137 , сильно испорченном
предварительным заданием—всё написать, как у Достоевского, и ещё даже более разодрать и
умилить, чем Достоевский, — смертную камеру, однако, и саму сцену расстрела написал,
по–моему, очень хорошо. Нельзя проверить, но как–то верится.
Догадки более ранних художников, например Леонида Андреева, сейчас уже поневоле
отдают крыловскими временами. Да и какой фантаст мог бы вообразить, например,
смертные камеры 37–го года? Он плёл бы обязательно свой психологический шнурочек: как
ждут? как прислушиваются?.. Кто ж бы мог предвидеть и описать нам такие неожиданные
ощущения смертников:
1. Смертники страдают от холода. Спать приходится на цементном полу, под окном это
минус три градуса (Страхо–вич). Пока расстрел, тут замёрзнешь.
2. Смертники страдают от тесноты, и духоты. В одиночную камеру втиснуто семь
(меньше и не бывает), десять, пятнадцать или двадцать восемь смертников (Страхович,
Ленинград, 1942). И так сдавлены они недели и месяцы.
Так что там кошмар твоих семи повешенных! Уже не о казни думают люди, не
расстрела боятся, а — как вот сейчас ноги вытянуть? как повернуться? как воздуха глотнуть?
В 1937 году, когда в ивановских тюрьмах — Внутренней, № 1, № 2 и КПЗ, сидело
одновременно до 40 тысяч человек, хотя рассчитаны они были вряд ли на 3–4 тысячи, — в
тюрьме № 2 смешали: следственных, осуждённых к лагерю, смертников, помилованных
смертников и ещё воров — и все они несколько дней в большой камере стояли вплотную в
такой тесноте, что невозможно было поднять или опустить руку, а притиснутому к нарам
могли сломать колено. Это было зимой, и, чтобы не задохнуться, — заключённые выдавили
стёкла в окнах. (В этой камере ожидал своей смерти уже приговорённый к ней седой как
лунь член РСДРП с 1898 Алалы–кин, покинувший партию большевиков в 1917 после
апрельских тезисов.)
3. Смертники страдают от голода. Они ждут после смертного приговора так долго, что
главным их ощущением становится не страх расстрела, а муки голода: где бы поесть?
Александр Бабич в 1941 в Красноярской тюрьме пробыл в смертной камере 75 суток! Он уже
вполне покорился и ждал расстрела как единственно возможного конца своей нескладной
жизни. Но он опух с голода, — и тут ему заменили расстрел десятью годами, и с этого он
начал свои лагеря. —А какой вообще рекорд пребывания в смертной камере? Кто знает
рекорд?.. Всеволод Петрович Голицын, староста (!) смертной камеры, просидел в ней 140
суток (1938) — но рекорд ли это? Слава нашей науки академик Н.И. Вавилов прождал
расстрела несколько месяцев, да как бы и не год; в состоянии смертника был эвакуирован в
Саратовскую тюрьму, там сидел в подвальной камере без окна, и когда летом 1942,
помилованный, был переведен в общую камеру, то ходить не мог, его на прогулку выносили
на руках.
4. Смертники страдают без медицинской помощи. Ох–рименко за долгое сидение в
смертной камере (1938) сильно заболел. Его не только не взяли в больницу, но и врач долго
не шла. Когда же пришла, то не вошла в камеру, а через решётчатую дверь, не осматривая и
ни о чём не спрашивая, протянула порошки. А у Страховича началась водянка ног, он
объяснил это надзирателю —и прислали… зубного врача.
Когда же врач и вмешивается, то должен ли он лечить смертника, то есть продлить ему
ожидание смерти? Или гуманность врача в том, чтобы настоять на скорейшем расстреле?
Вот опять сценка от Страховича: входит врач и, разговаривая с дежурным, тычет пальцем в
смертников: «покойник!., покойник!., покойник!..» (Это он выделяет для дежурного
дистрофиков, настаивая, что нельзя же так изводить людей, что пора же расстреливать!)
А отчего, в самом деле, так долго их держали? Не хватало палачей? Надо сопоставить с
тем, что очень многим смертникам предлагали и даже просили их подписать просьбу о

137 Николай Нароков. Мнимые величины: Роман в 2–х частях. Нью–Йорк: Изд–во им. Чехова, 1952.