Page 265 - Архипелаг ГУЛаг

пальба. Потом собрали тифозных в отдельный барак. Не всех туда носить успевали, но и
оттуда мало кто выходил. Нары там — двухэтажные, так со вторых нар он же в температуре
не может на оправку слезть — на–а нижних льёт! Тысячи полторы там лежало. А
санитарами — блатари, у мёртвых зубы золотые рвали. Да они и у живых не стеснялись…
— Да что всё ваш Тридцать Седьмой да тридцать седьмой? А Сорок Девятого в бухте
Ванино, в 5–й зоне, — не хотели? Тридцать пять тысяч! И — несколько месяцев! — опять же
на Колыму не справлялись. Да каждой ночью из барака в барак, из зоны в зону зачем–то
перегоняли. Как у фашистов: свистки! крики! — «выходи без последнего.» И всё бегом!
Только бегом! За хлебом сотню гонят — бегом! за баландой — бегом! Посуды не было
никакой! Баланду во что хочешь бери — в полу, в ладони! Воду цистернами привозили, а
разливать не во что, так струёй поливают, кто рот подставит —твоя. Стали драться у
цистерны — с вышки огонь! Ну точно как у фашистов. Приехал генерал–майор Деревянко,
начальник УСВИТЛа 156 , вышел к нему перед толпой военный лётчик, разорвал на себе
гимнастёрку: «У меня семь боевых орденов! Кто дал право стрелять по зоне?» Деревянко
говорит: «Стреляли и будем стрелять, пока вы себя вести не научитесь» 157 .
— Нет, ребята, это всё—не пересылки. Пересылка — Кировская! Возьмём не такой
особенный год, возьмём 47–й, — а на Кировской впихивали людей в камеру два вертуха
сапогами, и только так могли дверь закрыть. На трёхэтажных нарах в сентябре (а Вятка — не
на Чёрном море) все сидели голые от жары — потому сидели, что лежать места не было:
один ряд сидел в головах, один в ногах. И в проходе на полу — в два ряда сидели, а между
ними стояли, потом менялись. Котомки держали в руках или на коленях, положить некуда.
Только блатные на своих законных местах, вторые нары у окна, лежали привольно. Клопов
было столько, что кусали днём, пикировали прямо с потолка. И вот так по неделе терпнешь и
по месяцу.
Хочется и мне вмешаться, рассказать о Красной Пресне в августе 45–го, в лето Победы,
да стесняюсь: у нас всё же на ночь ноги как–то вытягивали, и клопы были умеренные, а всю
ночь при ярких лампах нас, от жары голых и потных, мухи кусали—да ведь это не в счёт, и
хвастаться стыдно. Обливались мы потом от каждого движения, после еды просто лило. В
камере, немного больше средней жилой комнаты, помещалось сто человек, сжаты были,
ступить на пол ногой тоже нельзя. А два маленьких окошка были загорожены намордниками
из железных листов, это на южную сторону, они не только не давали движения воздуху, но
от солнца накалялись и в камеру пышели жаром.
Эту пересылку со славным революционным именем знают москвичи мало, экскурсий
туда нет, да какие экскурсии, когда она работает. А близко бы посмотреть, никуда не
ездить! — от Новохорошевского шоссе по окружной железке рукой подать.
Как пересылки все бестолковые, так и разговор о пересылках бестолковый, так и эта
глава, наверно, получится: не знаешь, за что скорей хвататься, о какой рассказывать, о чём
наперёд. И чем больше сбивается людей на пересылке, тем ещё бестолковее. Невыносимо
человеку, невыгодно и ГУ–ЛАГу, — а вот оседают люди по месяцам. И становится
пересылка чистой фабрикой: хлебные пайки несут навалом в строительных носилках, в
каких кирпичи носят. И баланду парующую несут в шестиведерных деревянных бочках,
прохватив проушины ломом.
Напряжённей и откровенней многих была Котласская пересылка. Напряжённее потому,
что она открывала пути на весь европейский русский Северо–Восток, откровеннее потому,
что это было уже глубоко в Архипелаге, и не перед кем хорониться. Это просто был участок
земли, разделённый заборами на клетки, и клетки все заперты. Хотя здесь уже густо селили

156 УСВИТЛ— Управление Северо–Восточных (то есть колымских) ИсправТрудЛагерей.

157 Эй, «Трибунал Военных Преступлений» Бертрана Рассела! Что же вы, что ж вы матерьяльчик не
берёте?! Аль вам не подходит?