Page 262 - Архипелаг ГУЛаг

Внутри воронок может быть просто бронированным кузовом— пустым загоном.
Может иметь скамейки вкруговую вдоль стен. Это — вовсе не удобство, это хуже: втолкают
столько же людей, сколько помещается стоймя, но уже друг на друга, как багаж, как тюк на
тюк. Могут воронки иметь в задке бокс — узкий стальной шкаф на одного. И могут целиком
быть боксированы: по правому и левому борту одиночные шка–фики, они запираются, как
камеры, а коридор для вертухая.
Такого сложного пчелиного устройства и вообразить нельзя, глядя на хохочущую
девицу с бокалом: «Пейте советское шампанское!»
В воронок вас загоняют всё с теми же окриками конвоиров со всех сторон: «Давай!
Давай! Быстрей!» — чтоб вам некогда было оглянуться и сообразить побег, вас загоняют
совом да пиком, чтобы вы с мешком застряли в узкой дверце, чтоб стукнулись головой о
притолоку. Защёлкивается с усилием стальная задняя дверь — и поехали!
Конечно, в воронке редко возят часами, а — двадцать–тридцать минут. Но и швыряет
же, но и костоломка, но и бока же намнёт вам за эти полчаса, но голова ж пригнута, если вы
рослый, — вспомнишь, пожалуй, уютный вагон–зак.
А ещё воронок — это новая перетасовка, новые встречи, из которых самые яркие,
конечно, — с блатными. Может быть, вам не пришлось быть с ними в одном купе, может
быть, и на пересылке вас не сведут в одну камеру, —но здесь вы отданы им.
Иногда так тесно, что даже и уркам несручно бывает ку–рочить. Ноги, руки ваши
между тел соседей и мешков зажаты как в колодках. Только на ухабах, когда всех
перетряхивает, отбивая печёнки, меняет вам и положение рук–ног.
Иногда — попросторнее, урки за полчаса управляются проверить содержимое всех
мешков, отобрать себе бациллы и лучшее из барахла. От драки с ними скорее всего вас
удержат трусливые и благоразумные соображения (и вы по крупицам уже начинаете терять
свою бессмертную душу, всё полагая, что главные враги и главные дела где–то ещё впереди
и надо для них поберечься). А может быть, вы размахнётесь разок — и вам между рёбрами
всадят нож. (Следствия не будет, а если будет — блатным оно ничем не грозит: только
притормозятся на пересылке, не поедут в дальний лагерь. Согласитесь, что в схватке
социально–близкого с социально–чуждым не может государство стать за последнего.)
Отставной полковник Лунин, осоавиахимовский чин, рассказывал в бутырской камере
в 1946, как при нём в московском воронке, в день 8 марта, за время переезда от городского
суда до Таганки, урки в очередь изнасиловали девушку–невесту (при молчаливом
бездействии всех остальных в воронке). Эта девушка утром того же дня, одевшись
поприятнее, пришла на суд ещё как вольная (её судили за самовольный уход с работы—да и
то гнусно подстроенный её начальником, в месть за отказ с ним жить). За полчаса до воронка
девушку осудили на 5 лет по Указу, втолкнули в этот воронок, и вот теперь среди бела дня,
на московских улицах («Пейте советское шампанское!») обратили в лагерную проститутку.
И сказать ли, что учинили это блатные? А не тюремщики? А не тот её начальник?
Блатная нежность! — изнасилованную девушку они тут же и ограбили: сняли с неё
парадные туфли, которыми она думала судей поразить, кофточку, перетолкнули конвою, те
остановились, сходили водки купили, сюда передали, блатные ещё и выпили за счёт девочки.
Когда приехали в Таганскую тюрьму, девушка надрывалась и жаловалась. Офицер
выслушал, зевнул и сказал:
— Государство не может предоставлять вам каждому отдельный транспорт. У нас
таких возможностей нет.
Да, воронки — это «узкое место» Архипелага. Если в ва–гон–заках нет возможности
отделить политических от уголовных, то в воронках нет возможности отделить мужчин от
женщин. Как же уркам между двумя тюрьмами не пожить «полной жизнью»?
Ну а если б не урки — то спасибо воронкам за эти короткие встречи с женщинами! Где
же в тюремной жизни их увидеть, услышать и прикоснуться к ним, как не здесь?
Как–то раз, в 1950, везли нас из Бутырок на вокзал очень просторно — человек
четырнадцать в воронке со скамьями. Все сели, и вдруг последнюю втолкнули к нам