Page 264 - Архипелаг ГУЛаг

как бы из силоса.
А у кого память чёткая и отливает воспоминания одно от другого особо, — тому теперь
и по стране ездить не надо, вся география хорошо у него уложилась по пересылкам.
Новосибирск? Знаю, был. Крепкие такие бараки, рубленные из толстых брёвен. Иркутск?
Это где окна несколько раз кирпичами закладывали, видать, какие при царе были, и каждую
кладку отдельно, и какие продушины остались. Вологда? Да, старинное здание с башнями.
Уборные одна над другой, а деревянные перекрытия гнилые, и сверху так и течёт на нижних.
Усмань? А как же. Вшивая вонючая тюряга, постройка старинная со сводами. И ведь так её
набивают, что, когда на этап начнут выводить, — не поверишь, где они тут все помещались,
хвост на полгорода.
Такого знатока вы не обидьте, не скажите ему, что знаете, мол, город без пересыльной
тюрьмы. Он вам точно докажет, что городов таких нет, и будет прав. Сальск? Так там в КПЗ
пересыльных держат, вместе со следственными. И в каждом райцентре — так, чем же не
пересылка? В Соль–Илецке? Есть пересылка! В Рыбинске? А тюрьма № 2, бывший
монастырь? Ох, покойная, дворы мощёные пустые, старые плиты во мху, в бане бадейки
деревянные чистенькие. В Чите? Тюрьма № 1. В Наушках? Там не тюрьма, но лагерь
пересыльный, всё равно. В Торжке? А на горе, в монастыре тоже.
Да пойми ты, милый человек, не может быть города без пересылки! Ведь суды же
работают везде! А в лагерь как их везти — по воздуху?
Конечно, пересылка пересылке не чета. Но какая лучше, какая хуже—доспориться
невозможно. Соберутся три–четыре зэка, и каждый хвалит обязательно «свою».
— Да хоть Ивановская не уж такая знатная пересылка, а расспроси, кто там сидел
зимой с 37–го на 38–й. Тюрьму не топили — и не только не мёрзли, но на верхних нарах
лежали раздетые. Выдавливали все стёкла в окнах, чтоб не задохнуться. В 21–й камере
вместо положенных двадцати человек сидело триста двадцать три\ Под нарами стояла вода,
и настелены были доски по воде, на этих досках и лежали. А из выбитых окон туда–то как
раз морозом и тянуло. Вообще там, под нарами, была полярная ночь: ещё ж света никакого,
всякий свет загородили кто на нарах лежал и кто между нар стоял. По проходу к параше
пройти было нельзя, лазали по краям нар. Питание не людям давали, а на десятку. Если кто
из десятки умрёт—его сунут под нары и держат там, аж пока смердит. И на него получают
норму. И это бы всё еще терпеть можно, но вертухов как скипидаром подмазали — и из
камеры в камеру так и гоняли, так и гоняли. Только умостишься — «Падъ–ём! Переходи в
другую камеру!» И опять место хватай. А почему там вышла такая перегрузка—три месяца в
баню не водили, развели вшей, от вшей — язвы на ногах и тиф. А из–за тифа наложили
карантин, и этапов четыре месяца не отправляли.
— Так это, ребята, не в Ивановской дело, а дело в году. В 37–38–м, конечно, не то что
зэки, но —камни пересыльные стонали. Иркутская тоже—никакая не особенная пересылка, а
в 38–м врачи не осмеливались и в камеру заглянуть, только по коридору идут, а вертухай
кричит в дверь: «Которы без сознания — выходи.»
— В 37–м, ребята, всё это тянулось через Сибирь на Колыму и упиралось в Охотское
море да во Владивосток. На Колыму пароходы справлялись только тридцать тысяч в месяц
отвозить — а из Москвы гнали и гнали, не считаясь. Ну, собралось сто тысяч, понял?
—А кто считал?
— Кому надо, те считали.
— Если владивостокская Транзитка, то в феврале 37–го там было не больше сорока
тысяч.
— Да по несколько месяцев там вязли. Клопы по нарам шли — как саранча! Воды —
полкружки в день: нету её, возить некому! Целая зона была корейцев — все от дизентерии
вымерли, все! Из нашей зоны каждое утро по сто человек выносили. Строили морг — так
запрягались зэки в телеги и так камень везли. Сегодня ты везёшь, завтра тебя туда же. А
осенью навалился сыпнячок тоже. Это и у нас так: мёртвых не отдаём, пока не завоняет, —
пайку на него получаем. Лекарств — никаких. На зону лезем — дай лекарства! — а с вышек