Page 266 - Архипелаг ГУЛаг

мужиков, когда ссылали их в 1930 (надо думать, что крыши над ними не бывало, только
теперь некому рассказать), однако и в 1938 далеко не все помещались в хлипких
одноэтажных бараках из горбылька, крытых… брезентом. Под осенним мокрым снегом и в
заморозки люди жили здесь просто против неба на земле. Правда, им не давали коченеть
неподвижно, их всё время считали, бодрили проверками (бывало там 20 тысяч человек
единовременно) или внезапными ночными обысками. — Позже в этих клетках разбивали
палатки, в иных возводили срубы — высотой в два этажа, но, чтоб разумно удешевить
строительство, — междуэтажного перекрытия не клали, а сразу громоздили шестиэтажные
нары с вертикальными стремянками по бортам, которыми доходяги и должны были
карабкаться, как матросы (устройство, более приличествующее кораблю, чем порту). — В
зиму 1944/45 года, когда все были под крышей, помещалось только семь с половиной тысяч,
из них умирало в день — пятьдесят человек, и носилки, носящие в морг, не отдыхали
никогда. (Возразят, что это сносно вполне, смертность меньше процента в день, и при таком
обороте человек может протянуть до пяти месяцев. Да, но ведь и главная–то косиловка —
лагерная работа, тоже ведь ещё не начиналась. Эта убыль в две трети процента в день
составляет чистую усушку, и не на всяком складе овощей её допустят.)
Чем глубже туда, в Архипелаг, тем разительнее сменяются бетонные порты на свайные
пристани.
Карабас, лагерную пересылку под Карагандою, имя которой стало нарицательным, за
несколько лет прошло полмиллиона человек (Юрий Карбе был там в 1942 году
зарегистрирован уже в 433–й тысяче). Пересылка состояла из глинобитных низких бараков с
земляным полом. Каждодневное развлечение было в том, что всех выгоняли с вещами
наружу, и художники белили пол и даже рисовали на нём коврики, а вечером зэки ложились
и боками своими стирали и побелку и коврики.
Карабас изо всех пересылок достойнее других был стать музеем, но, увы, уже не
существует: на его месте — завод железобетонных изделий.
Княж–Погостский пересыльный пункт (63° северной широты) составился из шалашей,
утверждённых на болоте! Каркас из жердей охватывался рваной брезентовой палаткой, не
доходящей до земли. Внутри шалаша были двойные нары из жердей же (худо очищенных от
сучьев), в проходе — жердевой настил. Через настил днём хлюпала жидкая грязь, ночью она
замерзала. В разных местах зоны переходы тоже шли по хлипким качким жёрдочкам, и
люди, неуклюжие от слабости, там и сям сваливались в воду и мокредь. В 38–м году в
Княж–Погосте кормили всегда одним и тем же: затирухой из крупяной сечки и рыбных
костей. Это было удобно, потому что мисок, кружек и ложек не было у пересыльного пункта,
а у самих арестантов тем более. Их подгоняли десятками к котлу и клали затируху черпаками
в фуражки, в шапки, в полу одежды.
А в пересыльном пункте Вогвоздино (в нескольких километрах от Усть–Выми), где
сидело одновременно 5 тысяч человек (кто знал Вогвоздино до этой строчки? сколько таких
безызвестных пересылок? умножьте–ка их на 5 тысяч!) — в Вогвоздино варили жидко, но
мисок тоже не было, однако извернулись (чего не осилит наша смекалка!)—баланду
выдавали в банных тазах на десять человек сразу, предоставляя им хлебать вперегонки.
(Впрочем, и в Котласе так бывало.)
Правда, в Вогвоздино дольше года никто не сидел. (По году — бывало, если доходяга и
все лагеря от него отказываются.)
Фантазия литераторов убога перед туземной бытностью Архипелага. Когда желают
написать о тюрьме самое укоризненное, самое очернительское — то упрекают всегда
парашей. Параша! — это стало в литературе символом тюрьмы, символом унижения,
зловония. О, легкомыслы! Да разве параша — зло для арестанта? Это милосерднейшая затея
тюремщиков. Весь–то ужас начинается с того мига, когда параши в камере нет.
В 37–м году в некоторых сибирских тюрьмах не было параш, их не хватало! Их не
было подготовлено заранее столько, сибирская промышленность не поспела за широтой
тюремного захвата. Для новосозданных камер не оказалось парашных бачков на складах. В