Page 294 - Архипелаг ГУЛаг

Тимофеев–Ресовский: целые вечера посвящал он Италии, Дании, Норвегии, Швеции.
Эмигранты рассказывали о Балканах, о Франции. Кто–то читал лекцию о Корбюзье,
кто–то — о нравах пчёл, кто–то —о Гоголе. Тут и курили во все лёгкие! Дым заполнял
камеру, колебался, как туман, в окно не было тяги из–за намордника. Выходил к столу Костя
Киула, мой сверстник, круглолицый, голубоглазый, даже нескладисто смешной, и читал свои
стихи, сложенные в тюрьме. Его голос переламывался от волнения. Стихи были: «Первая
передача», «Жене», «Сыну». Когда в тюрьме ловишь на слух стихи, написанные в тюрьме
же, ты не думаешь о том, отступил ли автор от силлабо–тонической системы и кончаются ли
строки ассонансами или полными рифмами. Эти стихи — кровь твоего сердца, слезы твоей
жены. В камере плакали 168 .
С той камеры потянулся и я писать стихи о тюрьме. А там я читал вслух Есенина, почти
запрещённого до войны. Молодой Бубнов — из пленников, а прежде, кажется,
недоучившийся студент, смотрел на чтецов молитвенно, по лицу разливалось сияние. Он не
был специалистом, он ехал не из лагеря, а в лагерь, и скорее всего — по чистоте и прямоте
своего характера — чтобы там умереть, такие там не живут. И эти вечера в 75–й камере были
для него и для других — в затормозившемся смертном сползании внезапный образ того
прекрасного мира, который есть и — будет, но в котором ни годика, ни молодого годика не
давала им пожить лихая судьба.
Отпадала кормушка, и вертухайское мурло рявкало нам: «Ат–бой!» Нет, и до войны,
учась в двух ВУЗах сразу, ещё зарабатывая репетиторством и порываясь писать, — кажется,и
тогда не переживал я таких полных, разрывающих, таких загруженных дней, как в 75–й
камере в то лето…
… — Позвольте, — говорю я Царапкину, — но с тех пор от некоего Деуля, мальчика, в
шестнадцать лет получившего пятёрку (только не школьную) за «антисоветскую
агитацию»…
— Как, и вы его знаете?.. Он ехал с нами в одном этапе в Караганду…
— …я слышал, что вы устроились лаборантом по медицинским анализам, а Николай
Владимирович был всё время на общих…
— И он очень ослабел. Его полумёртвого везли из вагона в Бутырки. Теперь он лежит в
больнице, и от Четвёртого Спецотдела 169 ему выдают сливочное масло, даже вино, но
встанет ли он на ноги — сказать трудно.
— Четвёртый Спецотдел вас вызывал?
—Да. Спросили, не считаем ли мы всё–таки возможным после шести месяцев
Караганды заняться налаживанием нашего института на земле отечества.
— И вы бурно согласились?
— Ещё бы! Ведь теперь мы поняли свои ошибки. К тому же всё оборудование,
сорванное с мест и заключённое в ящики, приехало и без нас.
— Какая преданность науке со стороны МВД! Очень прошу вас, ещё немножко
Шуберта!
И Царапкин напевает, грустно глядя в окна (в его очках так и отражаются тёмные
намордники и светлые верхушки окон):
Vom Abendrot zum Morgenlicht War mancher Kopf zum Greise. Wer glaubt es? meiner ward
es nicht Auf dieser ganzen Reise 170 .

168 Не откликается, гинул Костя Киула. Боюсь, что нет его в живых.

169 Четвёртый Спецотдел МВД занимался разработкой научных проблем силами заключённых.

170 Принятый перевод (С.С. Заяицкого):
Иной лишь ночь одну страдал, А поседел к рассвету. Как странно, я седым не стал, Всю жизнь бродя по
свету.