Page 361 - Архипелаг ГУЛаг

расстреливать («высшая мера социальной защиты»), или держать в тюрьме. Но при этом
как–то тускнела идея исправления, к которой в том же 1919 году призывал VIII съезд партии.
И главное, непонятно стало: от чего же исправляться, если нет вины? От классовой
причинности исправиться же нельзя!?
Тем временем кончилась Гражданская война, учредились в 1922 году первые советские
кодексы, прошёл в 1923 «съезд работников пенитенциарного труда», составились в 1924
новые «Основные начала уголовного законодательства» — под новый Уголовный кодекс
1926 года (который и полозил–то по нашей шее тридцать пять лет)— а новонайденные
понятия, что нет «вины» и нет «наказания», а есть «социальная опасность» и «социальная
защита», — сохранились.
Конечно, так удобнее. Такая теория разрешает кого угодно арестовывать как
заложника, как «лицо, находящееся под сомнением» (телеграмма Ленина Евгении Бош),
даже целые народы ссылать по соображениям их опасности (примеры известны), — но надо
быть жонглёром первого класса, чтобы при всём этом ещё строить и содержать в
начищенном состоянии теорию «исправления».
Однако были жонглёры, и теория была, и сами лагеря были названы именно
исправительными. И мы сейчас много можем привести цитат.
Вышинский: «Вся советская уголовная политика строится на диалектическом (!)
сочетании принципа подавления и принуждения с принципом убеждения и
перевоспитания… Все буржуазные пенитенциарные учреждения стараются «донять»
преступника причинением ему моральных и физических страданий» 270 (ведь они же хотят
его «исправить»). В отличие же от буржуазного наказания, у нас, мол, страдания
заключённых— не цель, а средство. (Так и там вроде тоже— не цель, а средство.) Цель же у
нас, оказывается, действительное исправление, чтобы из лагерей выходили сознательные
труженики.
Усвоено? Хоть и принуждая, но мы всё–таки исправляем (и тоже, оказывается, через
страдания)— только неизвестно от чего.
Но тут же, на соседней странице:
«При помощи революционного насилия исправительно–трудовые лагеря локализуют и
обезвреживают преступные элементы старого общества» 271 (и всё — старого общества! и в
1952 году— всё будет «старого общества». Вали волку на холку!).
Так уж об исправлении — ни слова? Локализуем и обезвреживаем?
И в том же (1936) году:
«Двуединая задача подавления плюс воспитания кого можно».
Кого можно. Выясняется: исправление–то не для всех.
И уж у мелких авторов так и порхает готовой откуда–то цитаткой: «исправление
исправимых», «исправление исправимых».
А неисправимых? В братскую яму? На луну (Колыма)? Под шмидтиху (Норильск)?
Даже Исправительно–трудовой кодекс 1924 года с высоты 1934 юристы Вышинского
упрекают в «ложном представлении о всеобщем исправлении». Потому что Кодекс этот
ничего не пишет об истреблении.
Никто не обещал, что будут исправлять Пятьдесят Восьмую.
Вот и назвал я эту Часть—Истребителъно–труцрвые. Как чувствовали мы шкурой
нашей.
А если какие цитатки у юристов сошлись кривовато, так подымайте из могилы Стучку,
волоките Вышинского — и пусть разбираются. Яне виноват.
Это сейчас вот, за свою книгу садясь, обратился я полистать предшественников, да и то

270 Предисловие Вышинского к книге И.Л.Авербах «От преступления к труду», с. V, VI.

271 Там же, с. VII.