Page 363 - Архипелаг ГУЛаг

Ветер относит её стон ко мне, как если б она стонала над самым моим ухом. Гражданин
начальник на вахте топит печку и не отзывается.
Это— вахта смежного с нами лагеря, откуда их рабочие приходят в нашу зону
прокладывать водопровод, ремонтировать семинарское ветхое здание. От меня за
хитросплетением многих колючих проволок, а от вахты в двух шагах, под ярким фонарём,
понуренно стоит наказанная девушка, ветер дёргает её серую рабочую юбочку, студит ноги и
голову в лёгкой косынке. Днём, когда они копали у нас траншею, было тепло. И другая
девушка, спустясь в овраг, отползла к Владыкинскому шоссе и убежала— охрана была
растяпистая. А по шоссе ходит московский городской автобус, спохватились— её уже не
поймать. Подняли тревогу, приходил злой чёрный майор, кричал, что за этот побег, если
беглянку не найдут, весь лагерь лишает свиданий и передач на месяц. И бригадницы
рассвирепели, и все кричали, особенно одна, злобно вращая глазами: «Чтоб её поймали,
проклятую! Чтоб ей ножницами— шырк! шырк! — голову остригли перед строем!» (То не
она придумала, так наказывают женщин в ГУЛАГе.) А эта девушка вздохнула и сказала:
«Хоть за нас пусть на воле погуляет!» Надзиратель услышал — и вот она наказана: всех
увели в лагерь, а её поставили по стойке «смирно» перед вахтой. Это было в шесть часов
вечера, а сейчас — одиннадцатый ночи. Она пыталась перетаптываться, тем согреваясь,
вахтёр высунулся и крикнул: «Стой смирно, б…, хуже будет!» Теперь она не шевелится и
только плачет:
— Простите меня, гражданин начальник!.. Пустите в лагерь, я не буду!..
Но даже в лагерь ей никто не скажет: святая! войди!..
Её потому так долго не пускают, что завтра— воскресенье, для работы она не нужна.
Беловолосая такая, простодушная необразованная девчён–ка. За какую–нибудь
катушку ниток и сидит. Какую ж ты опасную мысль выразила, сестрёнка! Тебя хотят на всю
жизнь проучить.
Огонь, огонь!.. Воевали— в костры смотрели, какая будет Победа… Ветер выносит из
костра недогоревшую огненную лузгу.
Этому огню и тебе, девушка, я обещаю: прочтёт о том весь свет.
Это происходит в конце 1947 года, под тридцатую годовщину Октября, в стольном
городе нашем Москве, только что отпраздновавшем восьмисотлетие своих жестокостей. В
двух километрах от Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. И километра не будет до
останкинского Дома творчества крепостных.

* * *

Крепостных!.. Это сравнение не случайно напрашивалось у многих, когда им выпадало
время размыслить. Не отдельные черты, но весь главный смысл существования крепостного
права и Архипелага один и тот же: это общественные устройства для принудительного и
безжалостного использования дарового труда миллионов рабов. Шесть дней в неделю, а
часто и семь, туземцы Архипелага выходили на изнурительную барщину, не приносящую им
лично никакого прибытка. Им не оставляли ни пятого, ни седьмого дня работать на себя,
потому что содержание выдавали «месячиною» — лагерным пайком. Так же точно были они
разделены на барщинных (группа «А») и дворовых (группа «Б»), обслуживающих
непосредственно помещика (начальника лагпункта) и поместье (зону). Хворыми (группа
«В») признавались только те, кто уже совсем не мог слезть с печи (с нар). Так же
существовали и наказания для провинившихся (группа «Г»), только тут была та разница, что
помещик, действуя в собственных интересах, наказывал с меньшей потерей рабочих дней
плетьми на конюшне, карцера у него не было, начальник же лагпункта по государственной
инструкции помещает виновного в ШИЗО (штрафной изолятор) или БУР (барак усиленного
режима). Как и помещик, начальник лагеря мог взять любого раба себе в лакеи, в повара,
парикмахеры или шуты (мог собрать и крепостной театр, если ему нравилось), любую
рабыню определить себе в экономки, в наложницы или в прислугу. Как и помещик, он вволю