Page 364 - Архипелаг ГУЛаг

мог дурить, показывать свой нрав. (Начальник Химкинского лагеря майор Волков увидел,
как заключённая девушка сушила на солнце распущенные после мытья долгие льняные
волосы, почему–то рассердился и коротко бросил: «Остричь!» И её тотчас остригли. 1945.)
Менялся ли помещик или начальник лагеря, все рабы покорно ждали нового, гадали о его
привычках и заранее отдавались в его власть. Не в силах предвидеть волю хозяина,
крепостной мало задумывался о завтрашнем дне — и заключённый тоже. Крепостной не мог
жениться без воли барина— и уж тем более заключённый только при снисхождении
начальника мог обзавестись лагерной женой. Как крепостной не выбирал своей рабской
доли, он не виновен был в своём рождении, так не выбирал её и заключённый, он тоже
попадал на Архипелаг чистым роком.
Это сходство давно подметил русский язык: «людей накормили?», «людей послали на
работу?», «сколько у тебя людей?», «пришли–ка мне человека!». Людей, люди— о ком это?
Так говорили о крепостных. Так говорят о заключённых 272 . Так невозможно, однако,
сказать об офицерах, о руководителях — «сколько у тебя людей?» — никто и не поймёт.
Но, возразят нам, всё–таки с крепостными не так уж много и сходства. Различий
больше.
Согласимся: различий— больше. Но вот удивительно: все различия — к выгоде
крепостного права! все различия — к невыгоде Архипелага ГУЛАГа!
Крепостные не работали дольше чем от зари до зари. Зэки — в темноте начинают, в
темноте и кончают (да ещё не всегда и кончают). У крепостных воскресенье было свято, да
все двунадесятые, да храмовые, да из святок сколько–то (ряжеными же ходили!).
Заключённый перед каждым воскресеньем трусится: дадут или не дадут? А праздников он
вовсе не знает (как Волга— выходных…): эти 1 мая и 7 ноября больше мучений с обысками
и режимом, чем того праздника (а некоторых зэков из года в год именно в эти дни сажают в
карцер). У крепостных Рождество и Пасха были подлинными праздниками; а личного обыска
то после работы, то утром, то ночью («встать рядом с постелями!») — они и вообще не
знали! Крепостные жили в постоянных избах, считали их своими и, на ночь ложась— на
печи, на полатях, на лавке, — знали: вот это место моё, давеча тут спал и дальше буду.
Заключённый не знает, в каком бараке будет завтра (и даже, идя с работы, не уверен, что и
сегодня там будет спать). Нет у него «своих» нар, «своей» вагонки. Куда перегонят.
У крепостного барщинного бывали лошадь своя, соха своя, топор, коса, веретено,
коробы, посуда, одежда. Даже у дворовых, пишет Герцен 273 , всегда были кой–какие тряпки,
которые они оставляли по наследству своим близким — и которые почти никогда не
отбирались помещиком. Зэк же обязан зимнее сдать весной, летнее — осенью, на
инвентаризациях трясут его суму и каждую лишнюю тряпку отбирают в казну. Не разрешено
ему ни ножичка малого, ни миски, а из живности — только вши. Крепостной нет–нет да
вершу закинет, рыбки поймает. Зэк ловит рыбу только ложкой из баланды. У крепостного
бывала то коровушка Бурёнушка, то коза, куры. Зэк молоком и губ никогда не мажет, а яиц
куриных и глазами не видит десятилетиями, пожалуй и не узнает, увидя.
Большую часть своей истории прежняя Россия не знала голода. «На Руси никто с
голоду не умирывал», — говорит пословица. А пословицу сбрёху не составят. Крепостные
были рабы, но были сыты 274 . Архипелаг же десятилетиями жил в пригнёте жестокого

272 И конечно — о колхозниках и чернорабочих, но того сравнения мы сейчас не продолжим.

273 ЛИ.Герцен. К старому товарищу. Письмо второе // Собр. соч.: В 30 т. Т. 20. Кн. 2. М.: Изд–во АН СССР,
1960, с. 585.

274 По всем столетиям есть такие свидетельства. В XVII пишет Юрий Крижанич, что крестьяне и
ремесленники Московии живут обильнее западных, что самые бедные жители на Руси едят хороший хлеб,
рыбу, мясо. Даже в Смутное время «давные житницы не истощены, и поля скирд стояху гумны же
пренаполнены одоней, и копен, и зародов до че–тырёх–на десять лет» (Авраамий Палицын). В XVIII веке
Фонвизин, сравнивая обеспеченность русских крестьян и крестьян Лангедока, Прованса, пишет: «нахожу,