Page 369 - Архипелаг ГУЛаг

даже не по наущению лагерного начальства, спокойного, что деньги в лагерь так или иначе
притекут, — а самими заключёнными (бригадирами, нормировщиками, десятниками),
потому что таковы все государственные нормы: они рассчитаны не для земной реальной
жизни, а для какого–то лунного идеала. Человек самоотверженный, здоровый, сытый и
бодрый— выполнить эти нормы не может! Что же спрашивать с измученного, слабого,
голодного и угнетённого арестанта? Государственное нормирование описывает
производство таким, каким оно не может быть на земле, — и этим напоминает
социалистический реализм в беллетристике. Но если непроданные книги потом просто
изрубливаются, — закрывать промышленную тухту сложней. Однако не невозможно.
В постоянной круговертной спешке директор и прораб проглядывают, не успевают
обнаружить тухту. А десятники из вольных неграмотны, или пьяны, или добросердечны к
зэкам (с расчётом, что и бригадир их выручит в тяжёлую минуту). А там — «процентовка
съедена», хлеб из брюха не вытащишь. Бухгалтерские же ревизии и учёт известны своей
неповоротливостью, они открывают тухту с опозданием в месяцы или годы, когда и деньги
за эту работу давно упорхнули, и остаётся только или под суд отдать кого–нибудь из
вольных, или замять и списать.
Трёх китов подвело под Архипелаг Руководство: котловку, бригаду и два начальства. А
четвёртого и главного кита— тухту — подвели туземцы и сама жизнь.
Нужны для тухты напористые предприимчивые бригадиры, но ещё нужней, ещё
важней — производственные начальники из заключённых. Десятников, нормировщиков,
плановиков, экономистов, их было немало, потому что в тех дальних местах не настачишься
вольных. Одни зэки на этих местах забывались, жесточели хуже вольных, топтали своего
брата–арестанта и по трупам шли к собственной досрочке. Другие, напротив, сохраняли
отчётливое сознание своей родины — Архипелага, и вносили разумную умеренность в
управление производством, разумную долю тухты в отчётность. Это был риск для них: не
риск получить новый срок, потому что сроки и так были нахомучены добрые и статья
крепка, — но риск потерять своё место, разгневать начальство, попасть в худой этап — и так
незаметно погибнуть. Тем славней их стойкость и ум, что они помогали выжить и своим
братьям.
Таков был, например, Василий Григорьевич Власов, уже знакомый нам по Кадыйскому
процессу. Весь долгий срок свой (он просидел девятнадцать лет без перерыва) он сберёг ту
же упрямую убеждённость, с которой вёл себя на суде, с которой высмеял Калинина и его
помиловку. Он все эти годы, когда и от голода сох, и тянул лямку общих работ, ощущал себя
не козлом отпущения, а истым политическим и даже «революционером», как говорил в
задушевных беседах. И когда благодаря своей природной острой хозяйственной хватке,
заменявшей ему неоконченное экономическое образование, он занимал посты
производственных придурков, — Власов не просто видел в этом оттяжку своей гибели, но и
возможность всю телегу подправить так, чтобы ребятам тянуть было легче.
В 40–е годы на одной из устьвымских лесных командировок (УстьВымлаг отличался от
общей схемы тем, что имел одно начальство: сам лагерь вёл лесоповал, учитывал и отвечал
за план перед МинЛесом) Власов совмещал должности нормировщика и плановика. Он был
там голова всему, и зимой, чтобы поддержать работяг–повалыциков, приписывал их
бригадам лишние кубометры. Одна зима была особенно суровой, от силы выполняли ребята
на 60%, но получали как за 125%, и на повышенных пайках перестояли зиму, и работы ни на
день не остановились. Однако вывозка «поваленного» (на бумаге) леса сильно отставала, до
начальника лагеря дошли недобрые слухи. В марте он послал в лес комиссию из
десятников— и те обнаружили недостачу восьми тысяч кубометров леса! Разъярённый
начальник вызвал Власова. Тот выслушал и сказал: «Дай им, начальник, всем по пять суток,
они неряхи. Они поленились по лесу походить, там снег глубокий. Составь новую комиссию,
я — председатель». Со своей толковой тройкой Власов, не выходя из кабинета, составил акт
и «нашёл» весь недостающий лес. На время начальник успокоился, но в мае схватился опять:
леса–то вывозят мало, уже сверху спрашивают. Он призвал Власова. Власов, маленький, но