Page 451 - Архипелаг ГУЛаг

Но мне кричат: нечестно! Нечестно! Вы ведите спор с настоящими теоретиками! Из
Института Красной Профессуры!
Пожалуйста. Я ли не спорил! А чем же я занимался в тюрьмах? и в этапах? и на
пересылках? Сперва я спорил вместе с ними и за них. Но что–то наши аргументики
показались мне жидкими. Потом я помалкивал и послушивал. Потом я спорил против них.
Да сам Захаров, учитель Маленкова (очень он гордился, что — учитель Маленкова), и тот
снисходил до диалога со мной.
И вот что — ото всех этих споров остался у меня в голове как будто один спор. Как
будто все эти талмудисты вместе — один слившийся человек. Из разу в раз он повторит в
том же месте — тот же довод и теми же словами. И так же будет непробиваем —
непробиваем, вот их главное качество! Не изобретено ещё бронебойных снарядов против
чугуннолобых! Спорить с ними— изнуришься, если заранее не принять, что спор этот—
просто игра, забава весёлая.
С другом моим Паниным лежим мы так на средней полке вагон–зака, хорошо
устроились, селёдку в карман спрятали, пить не хочется, можно бы и поспать. Но на
какой–то станции в наше купе суют—учёного марксиста! это даже по клиновидной бородке,
по очкам его видно. Не скрывает: бывший профессор Коммунистический Академии.
Свесились мы в квадратную прорезь— с первых же его слов поняли: непробиваемый. А
сидим в тюрьме давно, и сидеть ещё много, ценим весёлую шутку— надо слезть
позабавиться! Довольно просторно в купе, с кем–то поменялись, стиснулись.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Вам не тесно?
— Да нет, ничего.
— Давно сидите?
— Порядочно.
— Осталось меньше?
— Да почти столько же.
— А смотрите — деревни какие нищие: солома, избы косые.
— Наследие царского режима.
— Ну да и советских лет уже тридцать.
— Исторически ничтожный срок.
— Беда, что колхозники голодают.
— А вы заглядывали во все чугунки?
— Но спросите любого колхозника в нашем купе.
— Все посаженные в тюрьму— озлоблены и необъективны.
— Но я сам видел колхозы…
— Значит, нехарактерные.
(Клинобородый и вовсе в них не бывал, так и проще.)
— Но спросите вы старых людей: при царе они были сыты, одеты, и праздников
сколько!
— Не буду и спрашивать. Субъективное свойство человеческой памяти: хвалить всё
прошедшее. Которая корова пала, та два удоя давала. — Он и пословицей иногда. — А
праздники наш народ не любит, он любит трудиться.
— А почему во многих городах с хлебом плохо?
— Когда?
— Да и перед самой войной…
— Неправда! Перед войной как раз всё наладилось.
— Слушайте, по всем волжским городам тогда стояли тысячные очереди…
— Какой–нибудь местный незавоз. А скорей всего вам изменяет память.