Page 488 - Архипелаг ГУЛаг

проветривания не бывало никогда. Полгода (в 1950 году) не было и ни одной прогулки. Так
что тянул наш БУР на свирепую тюрьму, неизвестно, что тут оставалось от лагеря. Вся
оправка— в камере, без вывода в уборную. Вынос большой параши был счастьем
дневальных по камере: глотнуть воздуха. А уж баня— общий праздник. В камере было
набито тесно, только что лежать, а уж размяться негде. Итак — полгода. Баланда— вода,
хлеба— шестьсот, табака— ни крупинки. Если кому–нибудь приходила из дома посылка, а
он сидел в БУРе, то скоропортящееся «списывали» актом (брал себе надзор или по дешёвке
продавали придуркам), остальное сдавалось в каптёрку на многомесячное хранение. (Когда
такую режимку выводили потом на работу, они уже для того шевелились, чтобы не быть
снова запертыми.)
В этой духоте и неподвижности арестанты изводились, и приблатнённые— нервные,
напористые— чаще других. (Попавшие в Экибастуз блатари тоже считались за Пятьдесят
Восьмую, и им не было поблажек.) Самое популярное среди арестантов БУРа было —
глотать алюминиевые столовые ложки, когда их давали к обеду. Каждого проглотившего
брали на рентген и, убедившись, что не врёт, что действительно ложка в нём, — клали в
больницу и вскрывали желудок. Лёшка Кар–ноухий глотал трижды, у него и от желудка
ничего не осталось. Колька Салопаев закосил на чокнутого: повесился ночью, но ребята по
уговору «увидели», сорвали петлю— и взят он был в больничку. Ещё кто–то: заразил нитку
во рту (протянул между зубов), вдел в иголку и пропустил под кожу ноги. Заражение!
больница! — там уж гангрена, не гангрена, лишь бы вырваться.
Но удобство получить от штрафников ещё и работу заставляло хозяев выделять их в
отдельные штрафные зоны (ЗУРы). В ЗУ Ре прежде всего — худшее питание, месяцами
может не быть второго, уменьшенная пайка. Даже в бане зимой — выбитое окно,
парикмахеры в ватных брюках и телогрейках стригут голых заключённых. Может не быть
столовой, но и в бараках баланду не раздают, а, получив её около кухни, надо нести по
морозу в барак и там есть холодную. Мрут массами, стационар забит умирающими.
Одно только перечисление штрафных зон когда–нибудь составило бы историческое
исследование, тем более что нелегко его будет установить, всё сотрётся.
Для штрафных зон назначали работы такие. Дальний сенокос за 35 километров от зоны,
где живут в протекающих сенных шалашах и косят по болотам, ногами всегда в воде. (При
добродушных стрелках собирают ягоды, бдительные стреляют и убивают, но ягоды всё
равно собирают: есть–то хочется.) Заготовка силосной массы по тем же болотистым местам,
в тучах мошкары, без всяких защитных средств. (Лицо и шея изъедены, покрыты струпьями,
веки глаз распухли, человек почти слепнет.) — Заготовка торфа в пойме реки Вычегды:
зимою, долбя тяжёлым молотом, вскрыть слои промёрзшего ила, снять их, из–под них брать
талый торф, потом на санках на себе тащить километр в гору (лошадей лагерь берёг). —
Просто земляные работы («земляной» ОЛП под Воркутой). Ну и излюбленная штрафная
работа — известковый карьер и обжиг извести. И каменные карьеры. Перечислить всего
нельзя. Всё, что есть из тяжёлых работ ещё потяжелей, из невыносимых— ещё невыносимей,
вот это и есть штрафная работа. В каждом лагере своя.
А посылать в штрафные зоны излюблено было: верующих, упрямых и блатных (да,
блатных, здесь срывалась великая воспитательная система на невыдержанности местных
воспитателей). Целыми бараками содержали там «монашек», отказывающихся работать на
дьявола. (На штрафной «под–конвойке» совхоза Печорского их держали в карцере по колено
в воде. Осенью 1941 дали 58–14 и всех расстреляли.) Послали священника отца Виктора
Шиповальникова «за религиозную агитацию» (под Пасху для пяти санитарок отслужил
всенощную). Посылали дерзких инженеров и других обнаглевших интеллигентов. Посылали
пойманных беглецов. И, сокрушаясь сердцем, посылали социально–близких, которые никак
не хотели слиться с пролетарской идеологией. (За сложную умственную работу
классификации не упрекнём начальство в невольной иногда путанице: вот с Карабаса
выслали две телеги — религиозных женщин на детгородок ухаживать за лагерными детьми,
а блатнячек и сифилитичек— на Конспай, штрафной участок Долинки. Но перепутали, кому