Page 496 - Архипелаг ГУЛаг

под него ложусь!») У них были шестёрки— лакеи из работяг, выносившие за ними горшки.
Им отдельно готовили из того немногого мяса и доброго жира, который отпускался на
общий котёл. Уркачи рангом поменьше состояли нарядчиками, помпобытами,
комендантами, утром они становились по двое с дрынами у выхода из двухсотместной
палатки и командовали: «Вы–ходи без последнего!» Шпана помельче использовалась для
битья отказчиков — то есть тех, кто не имел сил тащиться на работу. (Начальник
полуострова Таймыр подъезжал к разводу на легковой и любовался, как урки бьют
Пятьдесят Восьмую.) Наконец, урки, умевшие чирикатъ, мыли шею и назначались…
воспитателями. Они речи произносили, поучали Пятьдесят Восьмую, как надо жить для
труда, сами жили на ворованном и получали досрочки. На Беломорканале такая морда—
социально–близкий воспитатель, ничего не понимая в строительном деле, мог отменять
строительные распоряжения социально–чуждого прораба.
И это была не только теория, перешедшая в практику, но и гармония повседневности.
Так было лучше для блатных. Так было спокойнее для начальства: не натруживать рук (о
битьё) и глотки, не вникать в подробности и даже в зону не являться. И для самого угнетения
так было гораздо лучше: блатные осуществляли его более нагло, более зверски и совершенно
не боясь никакой ответственности перед законом.
Но и там, где воров не ставили властью, им всё по той же классовой теории поблажали
довольно. Если блатари выходили за зону — это была наибольшая жертва, о которой можно
было их просить. На производстве они могли сколько угодно лежать, курить, рассказывать
свои блатные сказки (о победах, о побегах, о геройстве) и греться летом на солнышке, а
зимою у костра. Их костров конвой никогда не трогал, костры Пятьдесят Восьмой
разбрасывал и затаптывал. Ккубики (леса, земли, угля) потом приписывались им от
Пятьдесят же Восьмой. И ещё даже возят блатных на слёты ударников и вообще слёты
рецидивистов (Дмитлаг, Беломорканал).
Привычку жить за счёт чужого кубажа вор сохраняет и после освобождения, хотя на
первый взгляд это и противоречит его врастанию в социализм. В 1951 на Оймяконе
(Усть–Нера) освободился вор Крохалёв и поступил забойщиком на ту же шахту. Он и
молотка в руки не брал, горный же мастер начислял ему рекордную выработку за счёт
заключённых. Крохалёв получал в месяц 8–9 тысяч, на тысячу приносил заключённым
пожрать, те были и этому очень рады и молчали. Бригадир заключённый Милючихин
попробовал в 1953 этот порядок сломать. Вольные воры его порезали, его же обвинили в
грабеже, он был судим и обновил свои 20 лет.
Это примечание да не будет понято в поправку марксистского положения, что
люмпен— не собственник. Конечно не собственник! На свои 8 тысяч Крохалёв же не строил
особняка: он их проигрывал в карты, пропивал и тратил на баб.
Одна блатнячка, Береговая, попала в славные летописи Волгоканала. Она была бичом в
каждом домзаке, куда её сажали, хулиганила в каждом отделении милиции. Если когда по
капризу и работала, то всё сделанное уничтожала. С ожерельем судимостей её прислали в
июле 1933 в Дмитлаг. Дальше идёт глава легенд: она пошла в «Индию» и с удивлением
(только вот это удивление и достоверно) не услышала там мата и не увидела картёжной
игры. Ей будто бы объяснили, что блатные тут увлекаются трудом. И она «сразу же» пошла
на земляные работы и даже стала «хорошо» работать (читай: записывали ей чужие кубики).
Дальше идёт глава истины: в октябре (когда стало холодно) пошла к врачу и без болезни
попросила (с ножом в рукаве?) несколько дней отгулять. Врач охотно (! — у него ж всегда
много вакансий для больных) согласился. А нарядчицей была старая подружка Береговой—
Полякова, и уже от себя добавила ей две недели пофилонить, ставя ей ложные выходы (то
есть кубики на неё вычитывались опять–таки с работяг). И вот тут–то, заглядевшись на
завидную жизнь нарядчицы, Береговая тоже захотела ссучиться. В тот день, когда Полякова
разбудила её идти на развод, Береговая заявила, что не пойдёт копать землю, пока не
разоблачит махинации Поляковой с выходами, выработкой и пайками (чувство
благодарности её не очень тяготило). Добилась вызова к оперу (блатные не боятся оперов,