Page 500 - Архипелаг ГУЛаг

голодные люди трудились и умирали в труде, есть чистый идеализм. И если в разговоре с
гражданином начальником, или корреспондентом из Москвы, или на дурацком митинге у
них слеза на глазах и голос дрожит, — то это рассчитанная актёрская игра, чтобы получить
льготу или скидку срока, — а внутри урка смеётся в этот момент! Урки прекрасно понимают
забавную шутку (а приехавшие столичные писатели— не понимают). — Это невозможно,
чтобы сука Митя вошёл безоружный и без надзирателя в камеру РУРа, — а местный пахан
Костя уполз бы от него под нары! Костя, конечно, приготовил нож, а если его нет— то
бросится Митю душить, и один из них будет мёртв. Вот тут наоборот— не шутка, а Погодин
лепит пошлую шутку. — Ужасающая фальшь с «перевоспитанием», и переход двух воров в
стрелки (это бытовики могут сделать, но не блатные). И невозможное для трезвых циничных
урок соревнование между бригадами (разве только для смеха над вольняшками). И самая
раздирающе–фальшивая нота: блатные просят дать им правила создания коммуны!
Их коммуна, а точней — их мир, есть отдельный мир в нашем мире, и суровые законы,
которые столетиями там существуют для крепости того мира, никак не зависят от нашего
«фраерского» законодательства и даже от съездов Партии. У них свои законы
старшинства, по которым их паханы не избираются вовсе, но, входя в камеру или в зону, уже
несут на себе державную корону и сразу признаны за главного. Эти паханы бывают и с
сильным интеллектом, всегда же с ясным пониманием блатняцкого мировоззрения и с
довольным количеством убийств и грабежей за спиной. У блатных свои суды («правилки»),
основанные на кодексе воровской «чести» и традиции. Приговоры судов беспощадны и
проводятся неотклонимо, даже если осуждённый недоступен и совсем в другой зоне. (Виды
казни необычны: могут по очереди все прыгать с верхних нар на лежащего на полу и так
разбить ему грудную клетку.)
И что значит само их слово «фраерский»? Фраерский значит— общечеловеческий,
такой, как у всех нормальных людей. Именно этот общечеловеческий мир, наш мир, с его
моралью, привычками жизни и взаимным обращением, наиболее ненавистен блатным,
наиболее высмеивается ими, наиболее противопоставляется своему антисоциальному
антиобщественному кублу.
Нет, не «перевоспитание» стало ломать хребет блатному миру («перевоспитание»
только помогало им поскорей вернуться к новым грабежам), а когда в 50–х годах, махнув
рукой на классовую теорию и социальную близость, Сталин велел совать блатных в
изоляторы, в одиночные отсидочные камеры и даже строить для них новые тюрьмы
[крышки — назвали их воры).
В этих крытках, или закрытках, воры быстро никли, хирели и доходили. Потому что
паразит не может жить в одиночестве. Он должен жить на ком–нибудь, обвиваясь.

Глава 17. МАЛОЛЕТКИ

Много оскалов у Архипелага, много харь. Ни с какой стороны, подъезжая к нему, не
залюбуешься. Но может быть, мерзее всего он с той пасти, с которой заглатывает малолеток.
Малолетки — это совсем не те беспризорники в серых лохмотьях, снующие, ворующие
и греющиеся у котлов, без которых представить себе нельзя городскую жизнь 20–х годов. В
колонии несовершеннолетних преступников (при Наркомпросе такая была уже в 1920;
интересно бы узнать, как с несовершеннолетними преступниками обстояло до революции), в
труддома для несовершеннолетних (существовали с 1921 по 1930, имели решётки, запоры и
надзор, так что в истрёпанной буржуазной терминологии их можно было бы назвать и
тюрьмами), а ещё в «трудкоммуны О ГПУ» с 1924 года— беспризорников брали с улиц, не
от семей. Их осиротила Гражданская война, голод её, неустройство, расстрелы родителей,
гибель их на фронтах, и тогда юстиция действительно пыталась вернуть этих детей в общую
жизнь, оторвав от воровского уличного обучения. В трудкоммунах начато было обучение
фабрично–заводское, по условиям тех безработных лет это было льготное устройство, и
многие парни учились охотно. С 1930 в системе Наркомюста были созданы школы ФЗУ