Page 498 - Архипелаг ГУЛаг

мускулы, собираемые в шары. Бронзовую кожу свою они отдают под татуировку, и так
постоянно удовлетворена их художественная, эротическая и даже нравственная потребность:
на грудях, на животах, на спинах друг у друга они разглядывают могучих орлов, присевших
на скалу или летящих в небе; балдоху (солнце) с лучами во все стороны; женщин и мужчин в
слиянии; и отдельные органы их наслаждений; и вдруг около сердца—Ленина, или Сталина,
или даже обоих (но это стоит ровно столько, сколько и крестик на шее у блатного). Иногда
посмеются забавному кочегару, закидывающему уголь в самую задницу, или обезьяне,
предавшейся онанизму. И прочтут друг на друге хотя и знакомые, но дорогие в своём
повторении надписи: «Всех дешёвок в рот … !»(Звучит победно, как «Я царь Ассаргадон!»)
Или на животе у блатной девчёнки: «Умру за горячую … !» И даже скромную некрупную
мораль на руке, всадившей уже десяток ножей под рёбра: «Помни слова матери!» Или: «Я
помню ласки, я помню мать». (У блатных— культ матери, но формальный, без выполнения
её заветов. Среди них популярно есенинское «Письмо матери» и вослед весь Есенин, что
попроще. Некоторые стихи его, это «Письмо», «Вечер чёрные брови насопил», они поют.) —
Для укрупнения чувств в их скоробегущей жизни они любят наркотики. Доступней всех
наркотиков — анаша (из конопли), она же «плантчик», заворачиваемая в закурку. С
благодарностью они и об этом поют:
Ах, плантчик, ты плантчик, ты божия травка, Отрада для всех ширмачей 336 .
Да, не признают они на земле института собственности и этим действительно чужды
буржуа и тем коммунистам, которые имеют дачи и автомобили. Всё, что блатные встречают
на жизненном пути, они берут как своё (если это не слишком опасно). Даже когда у них
всего вдоволь, они тянутся взять чужое, потому что приедчив вору некраденый кусок.
Отобранное из одёжки они носят, пока не надоест, пока внове, а вскоре проигрывают в
карты. Карточная игра ночами напролёт приносит им самые сильные ощущения, и тут они
далеко превзошли русских дворян прошлых веков. Они могут играть на глаз (и у
проигравшего тут же вырывают глаз), играть под себя, то есть проигрывать себя для
неестественного употребления. Проигравшись, объявляют на барже или в бараке шмон, ещё
находят что–нибудь у фраеров, и игра продолжается.
Затем, блатные не любят трудиться, но почему они должны любить труд, если
кормятся, поятся и одеваются без него? Конечно, это мешает им сблизиться с рабочим
классом (но так ли уж любит трудиться и рабочий класс? не из–за горьких ли денег он
напрягается, не имея других путей заработать?). Блатные не только не могут «увлечься
азартом труда», но труд им отвратителен, и они умеют это театрально выразить. Например,
попав на сельхозкомандировку и вынужденные выйти за зону сгребать вику с овсом на сено,
они не просто сядут отдыхать, но соберут все грабли и вилы в кучу, подожгут и у этого
костра греются. (Социально–чуждый десятник! — принимай решение…)
Тщетно пытались заставить их воевать за Родину, у них родина— вся земля.
Мобилизованные урки ехали в воинских эшелонах и напевали, раскачиваясь: «Наше дело
правое! — Наше дело левое! — Почему все драпают? — ды–да почему?» Потом воровали
что–нибудь, арестовывались и родным этапом возвращались в тыловую тюрьму. Даже когда
уцелевшие троцкисты подавали заявления из лагерей на фронт, урки не подавали. Но когда
действующая армия стала переваливать в Европу и запахло трофеями, — они надели
воинское обмундирование и поехали грабить вослед за армией (они называли это шутя
«Пятый Украинский фронт»).
Но! — ив этом они гораздо принципиальнее Пятьдесят Восьмой! — никакой
Женька–Жоголь или Васька–Кишкеня с завёрнутыми голенищами, однощёкою гримасою
уважительно выговаривающий священное слово «вор», — никогда не поможет укреплять
тюрьму: врывать столбы, натягивать колючку, вскапывать предзонник, ремонтировать вахту,
чинить освещение зоны. В этом — честь блатаря. Тюрьма создана против его свободы— и он

336 Ширмач— карманник.