Page 509 - Архипелаг ГУЛаг

Вот — Галя Бенедиктова. Отец её был петроградский типограф, анархист, мать—
белошвейка из Польши. Галя хорошо помнит свой шестой день рождения (1933), его весело
отпраздновали. На другое утро она проснулась— ни отца, ни матери, в книгах роется чужой
военный. Правда, через месяц маму ей вернули: женщины и дети едут в Тобольск свободно,
только мужчины этапом. Там жили семьёй, но не дожили трёх лет сроку: арестовали снова
мать, а отца расстреляли, мать через месяц умерла в тюрьме. Галю забрали в детдом в
монастыре под Тобольском. Обычай был там такой, что девочки жили в постоянном страхе
насилия. Потом перевелась она в городской детдом. Директор внушал ей: «Вы дети врагов
народа, а вас ещё кормят и одевают!» (Нет, до чего гуманная эта диктатура пролетариата!)
Стала Галя как волчонок. В 11 лет она была уже на своём первом политическом допросе. —
С тех пор она имела червонец, отбыла, впрочем, не полностью. К сорока годам одинокая
живёт в Заполярьи и пишет: «Моя жизнь кончилась с арестом отца. Я его так люблю до сих
пор, что боюсь даже думать об этом. Это был другой мир, и душа моя больна любовью к
нему…»
Вспоминает и Светлана Седова: «Никогда мне не забыть тот день, когда все наши вещи
вынесли на улицу, а меня посадили на них, и лил сильный дождь. С шести лет я была
«дочерью изменника родины» — страшней этого ничего в жизни быть не может».
Брали их в приёмники НКВД, в спецдама. Большинству меняли фамилии, особенно у
кого громкая. (Юра Бухарин только в 1956 году узнал свою истинную фамилию. А
Чеботарёв, кажется, и негромкая?) Вырастали дети вполне очищенными от родительской
скверны. Роза Ковач, уроженка Филадельфии, малышкой привезенная сюда
отцом–коммунистом, после приёмника НКВД попала в войну в американскую зону
Германии — каких только судеб не накручивается! — и что ж? Вернулась на советскую
родину получить и свои 25 лет.
Даже поверхностный взгляд замечает эту особенность: детям — тоже сидеть, в свой
черёд отправляться и им на обетованный Архипелаг, иногда и одновременно с родителями.
Вот восьмиклассница— Нина Перегуд. В ноябре 1941 пришли арестовывать её отца. Обыск.
Вдруг Нина вспомнила, что в печи лежит скомканная, но не сожжённая её частушка. Так бы
и лежать ей там, но Нина по суетливости решила тут же её изорвать. Она полезла в топку,
дремлющий милиционер схватил её. И ужасающая крамола, написанная школьным
почерком, предстала глазам чекистов:
В небе звёзды засияли, Свет ложится на траву, Мы Смоленск уж проиграли, Проиграем
и Москву.
И выражала она пожелание:
Чтобы школу разбомбили, Нам учиться стало лень.
Разумеется, эти взрослые мужчины, спасающие родину в глубоком тамбовском тылу,
эти рыцари с горячим сердцем и чистыми руками должны были пресечь такую смертельную
опасность 338 . Нина была арестована. Изъяты были для следствия её дневники с 6–го класса
и контрреволюционная фотография: снимок Варваринской уничтоженной церкви. «О чём
говорил отец?» — добивались рыцари с горячим сердцем. Нина только ревела. Присудили ей
5 лет и 3 года поражения в правах (хотя поразиться в них она ещё не могла: не было у неё
ещё прав).
В лагере её, конечно, разлучили с отцом. Ветка белой сирени терзала её: а подруги
сдают экзамены! Нина страдала так, как по замыслу и должна страдать преступница,
исправляясь: что сделала Зоя Космодемьянская, моя ровесница, и какая гадкая я! Оперы
жали на эту педаль: «Но ты ещё можешь к ней подтянуться! Помоги нам!»
О, растлители юных душ! Как благополучно вы окончите вашу жизнь! Вам нигде не
придётся, краснея и коснея, встать и признаться, какими же вы помоями заливали души!

338 Когда–нибудь, когда–нибудь неужели не вытащим мы одного такого крота, утверждавшего арест
восьмиклассницы за стишок? Посмотреть— какой лоб у него? какие уши?