Page 514 - Архипелаг ГУЛаг

ударничество и соцсоревнование? И лагерные газеты? Штурмы, сборы, подписки и
субботники? Культсоветы и товарищеские суды? Ликбез и профтехкурсы? Да что там, когда
громкоговорители и портреты вождей велели из зон убрать. (Да уж и плевательниц не
расставляли.) Как сразу поблекла жизнь заключённых! Как сразу на десятилетия она была
отброшена назад, лишившись важнейших революционно–тюремных завоеваний! (Но мы
нисколько не возражаем: мероприятия партии были своевременные и очень нужные.)
Уже не стала цениться художественно–поэтическая форма лозунгов, и лозунги–то
пошли самые простые: выполним! перевыполним! Конечно, эстетического воспитания,
порхания муз никто прямо не запрещал, но очень сузились его возможности. Вот, например,
одна из воркутинских зон. Кончилась девятимесячная зима, наступило трёхмесячное,
ненастоящее, какое–то жалкое лето. У начальника КВЧ болит сердце, что зона выглядит
гадко, грязно. В таких условиях преступник не может по–настоящему задуматься о
совершенстве нашего строя, из которого он сам себя исключил. И КВЧ объявляет несколько
воскресников. В свободное время заключённые с большим удовольствием делают
«клумбы»— не из чего–нибудь растущего, ничего тут не растёт, а просто на мёртвых
холмиках вместо цветов искусно выкладывают мхи, лишайники, битое стекло, гальку, шлак
и кирпичную щебёнку. Потом вокруг этих «клумб» ставят заборчики из штукатурной
дранки. Хотя получилось не так хорошо, как в парке имени Горького, — но КВЧ и тем
довольно. Вы скажете, что через два месяца польют дожди и всё смоет. Ну что ж, смоет. Ну
что ж, на будущий год сделаем сначала.
Или во что превратились политбеседы? Вот на 5–й ОЛП Унжлага приезжает из
Сухобезводного — лектор (это уже 1952). После работы загоняют заключённых на лекцию.
Товарищ, правда, без среднего образования, но политически вполне правильно читает
нужную своевременную лекцию: «О борьбе греческих патриотов». Зэки сидят сонные,
прячутся за спинами друг друга, никакого интереса. Лектор рассказывает о жутких
преследованиях патриотов и о том, как греческие женщины в слезах написали письмо
товарищу Сталину. Кончается лекция, встаёт Шеремета, женщина такая из Львова,
простоватая, но хитрая, и спрашивает: «Гражданин начальник! А скажить— а кому бы нам
написать?..» И вот, собственно, положительное влияние лекции уже сведено на нет.
Какие формы работы по исправлению и воспитанию остались в КВЧ, так это: на
заявлении заключённого начальнику сделать пометку о выполнении нормы и о его
поведении, разнести по комнатам письма, выданные цензурой; подшивать газеты и прятать
их от заключённых, чтоб не раскурили; раза три в год давать концерты самодеятельности;
доставать художникам краски и холст, чтоб они зону оформляли и писали картины для
квартир начальства. Ну, немножко помогать оперуполномоченному, но это неофициально.
После этого всего неудивительно, что и работниками КВЧ становятся не инициативные
пламенные руководители, а так больше — придурковатые, пришибленные.
Да! Вот ещё важная работа, вот: содержать ящики! Иногда их отпирать, очищать и
снова запирать— небольшие буровато–окрашенные ящички, повешенные на видном месте
зоны. А на ящиках надписи: «Верховному Совету СССР», «Совету министров СССР»,
«Министру Внутренних Дел», «Генеральному Прокурору».
Пиши, пожалуйста! — у нас свобода слова. А уж мы тут разберёмся, что куда кому.
Есть тут особые товарищи, кто это читает.

* * *

Что ж бросают в эти ящики? помиловки?
Не только. Иногда и доносы (от начинающих)— уж там КВЧ разберётся, что их не в
Москву, а в соседний кабинет. А ещё что? Вот неопытный читатель не догадается! Ещё —
изобретения! Величайшие изобретения, которые должны перевернуть всю технику
современности и уж во всяком случае своего автора освободить из лагеря.
Среди обычных нормальных людей изобретателей (как и поэтов)— гораздо больше,