Page 513 - Архипелаг ГУЛаг

для суда? И слово «мораль» шибало в нос буржуазностью, его отменили.) С
реконструктивного периода (с 1928 года) суды стали разбирать прогулы, симуляцию, плохое
отношение к инвентарю, брак продукции, порчу материала. И если не втирались в состав
судов классово–чуждые арестанты (а были только — убийцы, ссученные блатари,
растратчики и взяточники), то суды в своих приговорах ходатайствовали перед начальником
о лишении свиданий, передач, зачётов, условно–досрочного освобождения, об этапировании
неисправимых. Какие это разумные, справедливые меры и как особенно полезно, что
инициатива применять их исходит от самих же заключённых! (Конечно, не без трудностей.
Начали судить бывшего кулака, а он говорит: «У вас суд— товарищеский, я же для вас—
кулак, а не товарищ. Так что не имеете вы права меня судить». Растерялись. Запрашивали
политвоспитательный сектор ГУИТЛа, и оттуда ответили: судить! непременно судить, не
церемониться!)
Что является основой основ всей культурно–воспитательной работы в лагере? «Не
предоставлять лагерника после работы самому себе — чтобы не было рецидивов его
прежних преступных наклонностей» (ну, например, чтобы Пятьдесят Восьмая не
задумывалась о политике). Важно, «чтобы заключённый никогда не выходил из–под
воспитательного воздействия».
Здесь очень помогают передовые современные технические средства, именно:
громкоговорители на каждом столбе и в каждом бараке. Они никогда не должны умолкать!
Они постоянно и систематически от подъёма и до отбоя должны разъяснять заключённым,
как приблизить час свободы; сообщать ежечасно о ходе работ; о передовых и отстающих
бригадах; о тех, кто мешает. Можно рекомендовать ещё такую оригинальную форму: беседа
по радио с отдельными отказчиками и недобросовестными .
Ну и печать конечно, печать! — самое острое оружие нашей партии. Вот подлинное
доказательство того, что в нашей стране — свобода печати: наличие печати в заключении!
Да! А в какой стране это ещё возможно?
Газеты, во–первых, стенные, рукописные и, во–вторых, многотиражные. Утех и
других— бесстрашные лагкоры, бичующие недостатки (заключённых), и эта самокритика
поощряется Руководством. Насколько само Руководство придаёт значение вольной лагерной
печати, говорит хотя бы приказ № 434 по Дмитлагу: «огромное большинство заметок
остаётся без отклика». — Газеты помещают и фото ударников. Газеты указывают. Газеты
вскрывают. Газеты освещают и вылазки классового врага— чтобы крепче по ним ударили.
(Газета— лучший сотрудник оперчекотдела.) И вообще газеты отражают лагерную жизнь,
как она течёт, и являются неоценимым свидетельством для потомков.
Вот, например, газета архангельского домзака в 1931 году рисует нам изобилие и
процветание, в каком живут заключённые: «плевательницы, пепельницы, клеёнка на столах,
громкоговорящие радиоустановки, портреты вождей и ярко говорящие о генеральной линии
партии лозунги на стенах— вот заслуженные плоды, которыми пользуются лишённые
свободы!»
Да, дорогие плоды! И как же это отразилось на жизни лишённых свободы? Та же газета
через полгода: «Все дружно, энергично принялись за работы… Выполнение промфинплана
поднялось… Питание уменьшилось и ухудшилось».
Ну, это ничего. Это как раз ничего! Последнее— поправимо 341 .
И куда, куда это кануло всё?.. О, как недолговечно на Земле всё прекрасное и
совершенное! Такая напряжённая бодрая оптимистическая система воспитания карусельного
типа, вытекавшая из самых основ Передового Учения, обещавшая, что в несколько лет не
останется ни одного преступника в нашей стране (30 ноября 1934 года особенно так
казалось), — и куда же? Насунулся внезапно ледниковый период (конечно, очень нужный,
совершенно необходимый!) — и облетели лепестки нежных начинаний. И куда сдуло

341 Материал этой главы до сих пор — из сборника «От тюрем…» и из книги Авербах.