Page 506 - Архипелаг ГУЛаг

связываться с этой ордой, никто не помогает жертве. Цель достигнута— соперники
разъединены, и малолетки бросаются сворою на одного. И они непобедимы! Их налетает так
много сразу, что не успеешь их заметить, различить, запомнить. Не хватает рук и ног
отбиться от них.
Вот по рассказу А.Ю.Сузи несколько картинок со 2–го (штрафного) Кривощёковского
лагпункта Новосиблага. Жизнь в громадных (на 500 человек) полутёмных землянках,
вкопанных в землю на полтора метра. Начальство не вмешивается в жизнь зоны (уже ни
лозунгов, ни лекций). Засилие блатарей и малолеток. На работу почти не выводят.
Соответствующее и питание. Зато избыток времени.
Вот несут из хлеборезки под конвоем своих бригадников хлебный ящик. Перед самым
ящиком малолетки затевают мнимую драку, толкают друг друга и опрокидывают ящик.
Бригадники бросаются поднимать пайки с земли. Из двадцати они успевают подхватить
только четырнадцать. «Дравшихся» малолеток уже и помина нет.
Столовая на этом лагпункте — досчатая пристройка, не годная сибирской зимой, там
не едят. Баланду и пайку надо донести по морозу от кухни до своей землянки — метров 150.
Для стариков–инвалидов это— опасная тяжёлая операция. Пайка всунута глубоко за пазуху,
мёрзнущие руки вцепились в котелок. Но внезапно, с бесовской быстротой, налетают со
стороны двое–трое малолеток. Они сбивают старика с ног, в шесть рук его обшаривают и
уносятся вихрем. Пайка отобрана, баланда пролилась, валяется пустой котелок, старик
силится подняться на колени. (А другие зэки видят и спешат обойти опасное место, спешат
свою–то пайку донести до землянки.) Чем слабей жертва— тем беспощаднее малолетки. Вот
у совсем слабого старика отнимают пайку в открытую, рвут из пальцев. Старик плачет,
умоляет отдать. «Я с голоду умру!» — «А тебе и всё равно скоро подыхать, какая
разница!» — Вот наладились малолетки нападать на инвалидов в пустом холодном
помещении перед кухней, где вечно снует народ. Шайка валит жертву на землю, садится на
руки, на ноги, на голову, обшаривают все карманы, берут махорку, деньги и исчезают.
Крупный крепкий латыш Мартинсон имеет неосторожность появиться в зоне в
кожаных коричневых шнуровых высоких сапогах английского лётчика, зашнурованных
через крючки на высоту всей голени. Он даже на ночь не снимает их с ног. И он уверен в
своей силе. Но вот его подстерегают чуть прилегшим на помост в столовой, на него
мгновенно налетает шайка и так же мгновенно улетает — и сапог нет! Все шнурки
перерезаны и сапоги сдёрнуты. Искать? Куда там! Сейчас же через надзирателя (!) сапоги
отправляют за зону и там продают за высокую цену. (Чего только не сплавляют малолетки за
зону. Всякий раз, когда, пожалев их юность, лагерное начальство даёт им чуть получше
обувку, или одёжку, или какие–нибудь жалкие лепёшки матрасов, отобранные от Пятьдесят
Восьмой, — в несколько дней это всё загоняется за махорку вольным, а малолетки снова
ходят в продранном и спят на голых нарах.)
Довольно неосторожному вольняшке зайти в зону с собакой и на миг отвернуться —
шкуру своей собаки к вечеру он может купить за зоной: собака вмиг отманена, зарезана,
ободрана и испечена.
Краше нет воровства и разбоя! — они и кормят, они и веселы. Но и простая разминка,
бескорыстная забава и беготня нужны молодому телу. Если уж дали им молотки сколачивать
снарядные ящики, — они машут ими непрестанно и с удовольствием (даже девочки)
вколачивают гвозди во что попало, в столы, в стены, во пни. Они постоянно борются друг с
другом— и не для того только, чтоб опрокинуть хлебный ящик, они и действительно
борются и бегают друг за другом по нарам и проходам. Нужды нет, что они бегут по ногам,
по вещам, что–то опрокинули, что–то испачкали, кого–то разбудили, кого–то сшибли, — они
играют!
Так играют и всякие дети, но на обычных детей есть всё же родители (в нашу эпоху—
не более чем «всё же»), есть какая–то управа, их можно остановить, пронять, наказать,
отправить в другое место, — в лагере это всё невозможно. Пронять малолеток словами —
просто нельзя, человеческая речь вырабатывалась не для них, их уши не впускают ничего не