Page 603 - Архипелаг ГУЛаг

В сентябре 1937 года Лощилин днём направился в буфет Киевского вокзала. (Что знаем
мы о своей жизни? Переголодай он лишних 15 минут, пойди в буфет в другом месте?..) Быть
может, у него был какой–нибудь потерянный или ищущий вид? Этого он не знает. Навстречу
ему шла молодая женщина в форме НКВД. (Тебе ли, женщина, этим заниматься?) Она
спросила: «Что вам нужно? Куда вы идёте?» — «В буфет». Показала на дверь: «Зайдите
сюда!» Лощилин, разумеется, подчинился. (Сказали бы так англичанину!) Это было
помещение Особого отдела. За столом сидел сотрудник. Женщина сказала: «Задержан при
обходе вокзала». И ушла, никогда больше в жизни Лощилин её не видел. (И мы никогда
ничего о ней не узнаем…) Сотрудник, не предлагая сесть, начал задавать вопросы. Все
документы у него отобрал и отправил в комнату для задержанных. Там уже было двое
мужчин и, как говорит Лощилин, «уже без разрешения (!) я сел с ними рядом на свободный
стул». Все трое долго молчали. Пришли милиционеры и повели их в КПЗ. Милиционер велел
отдать ему деньги, потому что, мол, в камере «всё равно отнимут» (какая
однонаправленность у милиции и у блатных). Лощилин соврал, что нет у него денег. Стали
обыскивать и деньги отобрали навсегда. А махорку вернули. С двумя пачками махорки и
вошёл он в первую свою камеру, и положил махорку на стол. Курить, конечно, не было ни у
кого.
Один–единственный раз водили его из КПЗ к следователю. Тот спросил, не занимается
ли Лощилин воровством. (И какое же это было спасение! Надо было сказать — да,
занимаюсь, но ещё не попадался. И его бы самое большое выслали из Москвы.) Но Лощилин
гордо ответил: «Я живу своим трудом». И больше ни в чём его следователь не обвинил, и
следствие на этом кончилось, и не было никакого суда!
Десять дней он просидел в КПЗ, потом ночью всех их перевезли в МУР (Московский
уголовный розыск), на Петровку. Здесь уже было тесно, душно, не пройти. Здесь царили
блатные, они отнимали вещи, проигрывали их. Здесь впервые Лощилин был поражён «их
странной смелостью, их подчёркиванием какого–то непонятного превосходства». — В одну
из ночей стали возить в пересыльную тюрьму на Сретенке (вот где была до Красной
Пресни). Тут было ещё тесней— сидели на полу и на нарах по очереди. Полураздетых
(блатными) милиция теперь одевала — в лапти и в старое милицейское же обмундирование .
Среди тех, кто ехал с Лощилиным, и других было много таких, кому не предъявляли
никакого обвинительного заключения, не вызывали в суд, — но везли вместе с
осуждёнными. Их привезли в Переборы, там заполняли ведомость на прибывших, и только
тут Лощилин узнал свою статью: СВЭ — Социально–Вредный Элемент, срок — 4 года. (Он
недоумевает и по сей день: ведь и отец мой рабочий, и сам я рабочий— почему же СВЭ?
другое бы дело — торговал…)
Волголаг. Лесоповал— 10–часовой рабочий день, и никаких выходных, кроме 7 ноября
и 1 мая (это за три года до войны). Однажды Лощилину перебило ногу, операция, 4 месяца в
больнице, 3 — на костылях. Потом опять лесоповал. И так он отбыл все четыре года.
Началась война, — но всё–таки он не считался Пятьдесят Восьмой статьёй, и осенью 1941
его освободили по концу срока. Перед самым освобождением у Лощи–лина украли бушлат,
записанный в его арматурную карточку.
Уж как молил он придурков сактировать этот проклятый бушлат — нет! не сжалились!
Из «фонда освобождения» вычли за бушлат да в двукратном размере, — а по казённым
ценам это ватно–рваное сокровище дорого! — и холодной осенью выпустили за ворота в
одной хлопчатобумажной лагерной рубашке и почти без денег, хлеба и селёдки на дорогу.
Вахтёры обыскали его при выходе и пожелали счастливого пути.
Так ограблен был он в день освобождения, как и в день ареста…
При оформлении справки у начальника УРЧ Лощилин прочёл вверх ногами, что ж у
него написано в деле. А написано было: «Задержан при обходе вокзала…»
Приехал в город Сурск, в свои места. По болезни райвоенкомат освободил его от
воинской повинности. И это оказалось— плохо. Осенью 1942 года по приказу НКО № 336
военкомат же мобилизовал всех мужчин призывного возраста, годных к физическому труду.