Page 601 - Архипелаг ГУЛаг

Объявите, что марксистка, а там думайте что угодно». «Но я не хочу обманывать советскую
власть. Я Маркса просто не читала…» — «Так тем более!» — «Нет. Вот когда я изучу
марксизм и если я его приму…» А пока поступила преподавать в школу для дефективных.
В 1925 муж её близкой подруги, эсер, скрылся от ареста. Чтобы вынудить его
вернуться, ГПУ взяло заложниками (в разгаре НЭПа— заложники!) жену и её подругу, то
есть Анну. Всё та же круглолицая, крупная, с косами до колен, она вошла в лубянскую
камеру. (Тут–то и внушал ей следователь: «Устарели эти русские интеллигентские
замашки!.. Заботьтесь только о себе»!) В этот раз она сидела с месяц.
В 1927 году, за участие в музыкальном обществе учителей и рабочих, обречённом на
разгром как возможное гнездо свободомыслия, Анна была арестована уже в четвёртый раз!
Получила 5 лет и отбыла их на Соловках и Беломоре.
С 1932 года её долго не трогали, да и жила она, видимо, поосторожней. С 1948 её,
однако, стали увольнять с работ. В 1950 Институт Психологии вернул ей уже принятую
диссертацию («Психологическая концепция Добролюбова») на том основании, что в 1927
она имела судимость по 58–й статье. В это трудное её время (она четвёртый год оставалась
безработной) руку помощи протянуло ей… ГБ! Приехавший во Владикавказ
уполномоченный центрального МГБ Лисов (да это же Лосев! он жив? и как мало изменилось
в буквах! лишь не так открыто выставляет голову, как лось, а шмыгает по–лисьи) предложил
ей сотрудничать и за то — устройство на работу, защиту диссертации. Она гордо отказалась.
Тогда очень проворно состряпали ей обвинение, что за 11 лет до этого (!), в 1941, она
говорила:
— что мы плохо подготовлены к войне (а разве хорошо?);
— что немецкие войска стоят на нашей границе, а мы им гоним хлеб (а разве нет?).
Теперь она получила 10 лет (её пятый срок) и попала в Особлаги — сперва Дубравлаг в
Мордовии, потом Сиблаг, станция Суслово Кемеровской области.
Ощущая непробиваемую эту стену перед собой, надумала она писать жалобы не
куда–нибудь, а… в ООН!! При жизни
Сталина она отправила таких три. Это был не просто приём, — нет. Она действительно
облегчала вечно клокочущую свою душу, беседуя мысленно с ООН. Она действительно за
десятилетия людоедства не видела другого света в мире. В этих жалобах она бичевала
зверский произвол в СССР и просила ООН ходатайствовать перед советским
правительством: или о переследовании её дела, или о расстреле, так как жить дальше при
таком терроре она не может. Конверты она адресовала «лично» кому–нибудь из членов
правительства, а внутри лежала просьба переслать в ООН.
В Дубравлаге её вызвало сборище разгневанного начальства:
— Как вы смеете писать в ООН?
Скрипникова стояла, как всегда, прямая, крупная, величественная:
— Ни в УК, ни в УПК, ни по Конституции это не запрещается. А вот вам не следовало
бы вскрывать конвертов, адресованных члену правительства лично!
В 1956 году в их лагере работала «разгрузочная» комиссия Верховного Совета.
Единственным заданием этой комиссии было — как можно больше зэков как можно быстрей
выпустить на волю. Была какая–то скромная процедура, при которой надо было зэку сказать
несколько виноватых слов, простоять минутку с опущенной головой. Но нет, не такова была
Анна Скрипникова! Лично её освобождение было ничто перед общей справедливостью! Как
она могла принять прощение, если была невиновна? И она заявила комиссии:
— Вы особенно не радуйтесь. Все проводники сталинского террора рано или поздно,
но обязательно будут отвечать перед народом. Я не знаю, кем были при Сталине вот вы
лично, гражданин полковник, но если вы были проводником его террора, то тоже сядете на
скамью подсудимых.
Члены комиссии захлебнулись от ярости, закричали, что в их лице она оскорбляет
Верховный Совет, что даром это ей не пройдёт и будет она сидеть от звонка до звонка.
И действительно, за её несбыточную веру в справедливость пришлось ей отсидеть