Page 641 - Архипелаг ГУЛаг

глуповатый. Василий Брюхин (прозванный «Блюхер»), инженер Мутьянов и ещё один
бывший польский офицер выкопали в мехмастерских под комнатой, где работали, яму в
один кубометр, с запасом еды засели туда и перекрылись. Они наивно рассчитывали, что
вечером, как обычно, с рабочей зоны снимут охрану, они вылезут и пойдут. Но ведь на съёме
недосчитались троих, а проволока вокруг вся цела, — и оставили охрану на несколько суток.
За это время наверху ходили люди и приводили собаку, — и скрывшиеся подносили ватку с
бензином к щели, отбивая собаке нюх. Трое суток они сидели не разговаривая, не шевелясь,
с руками и ногами переплетенными, скорченными, потому что в одном кубометре трое, —
наконец не выдержали и вышли.
Приходят в зону бригады и рассказывают, как бежала группа Воробьёва: рвала зону
грузовиком.
Ещё неделя. Мы кладём камни. Уже очень ясное вырисовывается второе крыло БУРа—
вот будут уютные карцерочки, вот одиночки, вот тамбурочки, уже нагородили мы в малом
объёме множество камня, а его всё везут и везут с карьера: камень даровой, руки даровые
там и здесь, только цемент государственный.
Проходит неделя, достаточное время четырём тысячам экибастузцев помыслить, что
побег— безумие, что он не даёт ничего. И — в такой же солнечный день опять гремят
выстрелы в степи— побег!!! Да это эпидемия какая–то: снова мчится конвойный воронок —
и привозит двоих (третий убит на месте). Этих двоих— Баталова и совсем какого–то
маленького, молодого, — окровавленных, проводят мимо нас, под нашими подмостями, в
готовое крыло, чтобы там бить их ещё, и раздетыми бросить на каменный пол и не давать им
ни есть, ни пить. Что испытываешь ты, раб, глядя вот на этих, искромсанных и гордых?
Неужели подленькую радость, что это не меня поймали, не меня избили, не меня обрекли?
«Скорей, скорей кончать надо левое крыло!» — кричит нам пузатый майор
Максименко.
Мы— кладём. Нам будет вечером дополнительная каша.
Носит раствор кавторанг Бурковский. Всё, что строится, — всё на пользу Родине.
Вечером рассказывают: и Батанов тоже бежал на рывок, на машине. Подстрелили
машину.
Но теперь–то поняли вы, рабы, что бежать — это самоубийство, бежать никому не
удастся дальше одного километра, что доля ваша — работать и умереть?!
Дней пять не прошло, и никаких выстрелов никто не слышал — но будто небо всё
металлическое и в него грохают огромным ломом— такая новость: побег!! опять побег!!! И
на этот раз удачный!
Побег в воскресенье 17 сентября сработан так чисто, что проходит благополучно
вечерняя проверка— и всё сошлось у вертухаев. Только утром 18–го что–то начинает не
получаться у них— и вот отменяется развод и устраивают всеобщую проверку. Несколько
общих проверок на линейке, потом проверки по баракам, потом проверки по бригадам,
потом перекличка по формулярам, — ведь считать только деньги у кассы умеют псы. Всё
время результат у них разный! До сих пор не знают, сколько же бежало? кто именно? когда?
куда? на чём?
Уже к вечеру и понедельник, а нас не кормят обедом (поваров с кухни тоже пригнали
на линейку, считать), — но мы ничуть не в обиде, мы рады–то как! Всякий удачный побег—
это великая радость для арестантов. Как бы ни зверел после этого конвой, как бы ни
ужесточался режим, но мы все — именинники! Мы ходим гордо. Мы–то умнее вас, господа
псы! Мы–то вот убежали! (И, глядя в глаза начальству, мы все затаённо думаем: хоть бы не
поймали! хоть бы не поймали!)
К тому ж — и на работу не вывели, и понедельник прошёл для нас как второй
выходной. (Хорошо, что ребята дёрнули не в субботу: учли, что нельзя нам воскресенья
портить!)
Но — кто ж они? кто ж они?
В понедельник вечером разносится: это — Георгий Тэнно с Колькой Жданком.