Page 642 - Архипелаг ГУЛаг

Мы кладём тюрьму выше. Мы уже сделали наддверные перемычки, мы уже замкнули
сверху маленькие оконца, мы уже оставляем гнёзда для стропил.
Три дня с побега. Семь. Десять. Пятнадцать.
Нет известий!
Бежали!!

Глава 4. ПОЧЕМУ ТЕРПЕЛИ?

Среди моих читателей есть такой образованный Историк–Марксист. Долистав в своём
мягком креслице до этого места, как мы БУР строили, он снимает очки и похлопывает по
странице чем–то плоскеньким, вроде линеечки, и покивывает:
— Вот–вот. Этому я поверю. А то ещё ветерок какой–то революции, черти собачьи.
Никакой революции у вас быть не могло, потому что для этого нужна историческая
закономерность. А вас вот отобрали несколько тысяч так называемых «политических» — и
что же? Лишённые человеческого вида, достоинства, семьи, свободы, одежды, еды, — что же
вы? Отчего ж вы не восстали?
— Мы— пайку вырабатывали. Вот— тюрьму строили.
— Это — хорошо. Строить вы и должны были. Это— на пользу народу. Это —
единственно–верное решение. Но не называйте же себя революционерами, голубчики! Для
революции надо быть связанным с единственно–передовым классом…
— Но ведь мы теперь и были все — рабочие?..
— Эт–то никакой роли не играет. Это — объективная придирка. Что такое
за–ко–но–мер–ность, вы представляете?
Да как будто представляю. Честное слово, представляю. Я представляю, что если
многомиллионные лагеря стоят сорок лет, — так вот это и есть историческая
закономерность. Здесь слишком много миллионов и слишком много лет, чтобы это можно
было объяснить капризом Сталина, хитростью Берии, доверчивостью и наивностью
руководящей партии, непрерывно освещенной светом Передового Учения. Но этой
закономерностью я уж не буду корить моего оппонента. Он мило улыбнётся мне и скажет,
что мы в данном случае не об этом говорим, я в сторону ухожу.
А он видит, что я смешался, плохо представляю себе закономерность, и поясняет:
— Революционеры вот взяли и смели царизм метлой. Очень просто. А попробовал бы
царь Николка вот так сажать своих революционеров! А попробовал бы он навесить на них
номера! А попробовал бы…
— Верно. Он— не пробовал. Он не пробовал, и только потому уцелели те, кто
попробовал после него.
— Да и не мог он пробовать! Не мог! Пожалуй, тоже верно: не только не хотел— не
мог.
По принятой кадетской (уж не говорю — социалистической) интерпретации, вся
русская история есть череда тираний. Тирания татар. Тирания московских князей. Пять
столетий отечественной деспотии восточного образца и укоренившегося искреннего рабства.
(Ни— Земских Соборов, ни — сельского міра, ни вольного казачества или северного
крестьянства.) Иван ли Грозный, Алексей Тишайший, Пётр Крутой или Екатерина
Бархатная, или даже Александр Второй, — вплоть до Великой Февральской революции все
цари знали, дескать, одно: давить. Давить своих подданных, как жуков, как гусениц. Строй
гнул подданных, бунты и восстания раздавливались неизменно.
Но! но! Давили, да со скидкой! Раздавливались— дане в нашем высокотехническом
смысле. Например, солдаты, стоявшие в декабристском каре, — все до единого были
прощены через четыре дня. (Сравни: в Берлине 1953, Будапеште 1956, Новочеркасске 1962
расстрелы наших солдат — не восставших, но отказавшихся стрелять в безоружную толпу.)
А из мятежных декабристских офицеров казнено только пятеро, — можно вообразить такое
в советское время? У нас бы — хоть один в живых остался?