Page 644 - Архипелаг ГУЛаг

скудными сведениями, что правительство считало себя связанным законностью и не могло
(как в советское время) просто взять и арестовать сплошь всех подозреваемых, не заботясь о
конкретных обвинениях.
Вот знаменитый Милюков, тот самый вождь кадетов, ещё и 30 лет советской власти всё
гордившийся, как он дал «штормовой сигнал к революции» (1 ноября 1916) — «глупость или
измена?». Его проступок 1900 года совсем небольшой: профессор, он в речи на студенческой
сходке (профессор— на сходке!) развил мысль (среди слушателей— студент Савинков), что
динамика революционного движения, раз власти ей не уступают, неизбежно приведёт к
террору. Но это же не подстрекательство, правда? И не намерения, ведущие… ? Это обычная
слабость радикальных либералов к террору (пока он направлен не против них). Итак,
Милюков посажен вДПЗ на Шпалерную. (Ещё взят у него на квартире проект новой
конституции.) В тюрьму сразу передано ему много цветов, сладостей, снеди от
сочувствующих. И конечно, ему доступны любые книги из Публичной библиотеки.
Короткое следствие — и как раз во время него, как раз студент убивает министра
просвещения (прошло 2 месяца от той сходки), — но это нисколько не принимается в
отягчение судьбы Милюкова. Ждать приговора он будет на свободе, только не в Петербурге.
Но где же жить? Дана другом конце станции Удельной, это считается уже не Петербург.
Бывал в Петербурге чуть не каждый день—то в Литературном Фонде, то в редакции
«Русского богатства». В ожидании приговора получил разрешение съездить и… в Англию.
Наконец приговор:
6 месяцев в Крестах. (И тут никогда не оставался без нарциссов и книг из Публичной
библиотеки.) Но просидел только 3 месяца: по ходатайству Ключевского («нужен для
науки») царь освободил его. (И этого царя Милюков назовёт потом «старым деспотом» и
облыжно обвинит в измене России.) И вскоре опять отпущен в Европу и в Америку —
создавать там общественное мнение против русского правительства.
Один из мрачных духов Февральской революции Гим–мер–Суханов был «выслан» из
Петербурга весной 1914— так, что под собственным именем продолжал служить в
министерстве земледелия (не говоря о том, что часто ночевал у себя дома).
Как в 1907 году был убит начальник Главного тюремного управления Максимовский?
Управление находилось в одном доме с частными жилыми квартирами и почти не
охранялось. Вечером в неслужебные часы Максимовский доверчиво принял попросившуюся
к нему на приём женщину — она его и убила.
Когда директор Департамента полиции Лопухин выдал революционерам тайну
Азефа, — то в Уголовном кодексе даже не нашлось статьи, по какой его судить, режим даже
не был защищен от разглашения государственных тайн. (Всё же решились осудить по
какой–то сходной статье, — и золотые голоса адвокатов долго потом поносили этот суд как
«позор царского режима». По мнению либералов, судить вообще было не за что.)
Власть только раздражала и раззаряла противников, именно своей трусливой
половинчатостью.
Герои того времени настолько уже не ожидали от тюремного режима ничего
серьёзного, что Богров, не поколебавшийся убить Столыпина, мозг и славу России,
воскликнул громко «мне больно!», когда ему надели наручники.
Насколько при этом был слаб тюремный режим, можно судить по плану побега
киевского анархиста Юстина Жука в 1907 (побег не состоялся лишь из–за доноса, очевидно
Бо–грова): во время перерыва суда (политического!) Жук (террорист) выйдет в дворовую
уборную, куда (и даже вблизь) конвой за ним, разумеется (!), не пойдёт. А там его будет
ждать узелок с гражданской одеждой и машинка для снятия кандалов (это во дворе суда
было возможно!).
Власти преследовали революционеров ровно настолько, чтобы сознакомить их в
тюрьмах, закалить, создать ореол вокруг их голов. Мы–то теперь, имея подлинную линейку
для измерения масштабов, можем смело утверждать, что царское правительство не
преследовало, а бережно лелеяло революционеров, себе на погибель. Нерешительность,