Page 70 - Архипелаг ГУЛаг

знал, что сыновья его всё так же будут служить гвардейскими офицерами и никто не
перешибет их жизни. И родового поместья Радищева никто не конфискует. И всё же в своём
коротком двухнедельном следствии этот выдающийся человек отрекся от убеждений своих,
от книги — и просил пощады.
Николай I не имел зверства арестовать декабристских жён, заставить их кричать в
соседнем кабинете или самих декабристов подвергнуть пыткам — но он не имел на то и
надобности. Следствие по декабристам было совершенно свободное, даже давали в каземат
обдумывать предварительно вопросы. Никто из декабристов не вспоминал потом о
недобросовестном толковании ответов. Не были преданы ответственности «знавшие о
приготовлении мятежа, но не донесшие». Тем более ни тень не пала на родственников
осуждённых (особый о том манифест). И уж конечно помилованы все солдаты, вовлечённые
в мятеж. Но даже Рылеев «отвечал пространно, откровенно, ничего не утаивая». Даже
Пестель раскололся и назвал своих товарищей (ещё вольных), кому поручил закопать
«Русскую правду», и самое место закопки. Редкие, как Лунин, блистали неуважением и
презрением к следственной комиссии. Большинство же держалось бездарно, запутывали друг
друга, многие униженно просили о прощении! Завалишин всё валил на Рылеева. Е.П.
Оболенский и С.П.Трубецкой поспешили оговорить Грибоедова — чему и Николай I не
поверил.
Бакунин в «Исповеди» униженно самооплёвывался перед Николаем I и тем избежал
смертной казни. Ничтожность духа? Или революционная хитрость?
Казалось бы — что за избранные по самоотверженности должны были быть люди,
взявшиеся убить Александра II? Они ведь знали, на что шли! Но вот Гриневицкий разделил
участь царя, а Рысаков остался жив и попал в руки следствия. И в тот же день он уже
заваливал явочные квартиры и участников заговора, в страхе за свою молоденькую жизнь он
спешил сообщить правительству больше сведений, чем то могло в нём предполагать! Он
захлёбывался от раскаяния, он предлагал «разоблачить все тайны анархистов».
В конце же прошлого века и начале нынешнего жандармский офицер тотчас брал
вопрос назад, если подследственный находил его неуместным или вторгающимся в область
интимного. — Когда в Крестах в 1938 старого политкаторжанина Зеленского выпороли
шомполами, как мальчишке сняв штаны, он расплакался в камере: «Царский следователь не
смел мне даже «ты» сказать!» — Или вот, например, из одного современного
исследования 45 мы узнаём, что жандармы захватили рукопись ленинской статьи «О чём
думают наши министры?», но не сумели через неё добраться до автора:
«На допросе жандармы, как и следовало ожидать (курсив здесь и далее мой. —АС),
узнали от Ванеева (студента) немного. Он им сообщил всего–навсего, что найденные у него
рукописи были принесены к нему для хранения за несколько дней до обыска в общем
свёртке одним лицом, которое он не желает назвать. Следователю ничего не оставалось (как?
а ледяной воды по щиколотки? а солёная клизма? а рю–минская палочка?..) как подвергнуть
рукопись экспертизе». Ну и ничего не нашли. Пересветов, кажется, и сам оттянул сколько–то
годиков и легко мог бы перечислить, что ещё оставалось следователю, если перед ним сидел
хранитель статьи «О чём думают наши министры?».
Как вспоминает СП. Мельгунов: «то была царская тюрьма, блаженной памяти тюрьма,
о которой политическим заключённым теперь остаётся вспоминать почти с радостным
46
чувством» .
Тут — сдвиг представления, тут — совсем другая мерка. Как чумакам догоголевского
времени нельзя внять скоростям реактивных самолётов, так нельзя охватить истинных
возможностей следствия тем, кто не прошёл приёмную мясорубку ГУЛАГа.

45 Р. Пересветов. Одна из шести: Из истории ленинских рукописей // Новый мир, 1962, № 4, с. 165–172.

46 СЛ.Мельгунов. Воспоминания и дневники. Вып. 1. Париж, 1964, с. 139.