Page 68 - Архипелаг ГУЛаг

Спустите брюки, ложитесь на дорожку». Полковник садится избиваемому на спину. Долган
собирается считать удары. Он ещё не знает, что такое удар резиновой палкой по
седалищному нерву, если ягодица опала от долгого голодания. Отдаётся не в место удара —
раскалывается голова. После первого же удара избиваемый безумеет от боли, ломает ногти о
дорожку. Рюмин бьёт, стараясь правильно попадать. Полковник давит своей тушей — как
раз работа для трёх больших погонных звёзд ассистировать всесильному Рюмину! (После
сеанса избитый не может идти, его и не несут, а отволакивают по полу. Ягодица вскоре
распухнет так, что невозможно брюки застегнуть, а рубцов почти не осталось. Разыгрывается
дикий понос, и, сидя на параше в своей одиночке, Долган хохочет. Ему предстоит ещё и
второй сеанс, и третий, лопнет кожа; Рюмин, остервенясь, примется бить его в живот,
пробьёт брюшину, в виде огромной грыжи выкатятся кишки, арестанта увезут в Бутырскую
больницу с перитонитом, и временно прервутся попытки заставить его сделать подлость.)
Вот как могут и тебя затязать! После этого просто лаской отеческой покажется, когда
кишинёвский следователь Данилов бьёт священника отца Виктора Шиповальникова
кочергой по затылку и таскает за косу. (Священников удобно так таскать; а мирских
можно — за бороду, и проволакивать из угла в угол кабинета. А Рихарда Ахолу — финского
красногвардейца, участника ловли Сиднея Рейли и командира роты при подавлении
Кронштадтского восстания— поднимали щипцами то за один, то за другой большой его ус и
держали по десять минут так, чтоб ноги не доставали пола.)
Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раздеть ниже пояса, положить на
спину на полу, ноги развести, на них сядут подручные (славный сержантский состав), держа
тебя за руки, а следователь — не гнушаются тем и женщины — становится между твоих
разведенных ног и, носком своего ботинка (своей туфли) постепенно, умеренно и всё
сильней, прищемляя к полу то, что делало тебя когда–то мужчиной, смотрит тебе в глаза и
повторяет, повторяет свои вопросы или предложения предательства. Если он не нажмёт
прежде времени чуть сильней, у тебя будет ещё пятнадцать секунд вскричать, что ты всё
признаёшь, что ты готов посадить и тех двадцать человек, которых от тебя требуют, или
оклеветать в печати свою любую святыню…
И суди тебя Бог, не люди…
— Выхода нет! Надо во всём признаваться! — шепчут подсаженные в камеру наседки.
— Простой расчёт: сохранить здоровье! — говорят трезвые люди.
— Зубы потом не вставят, — кивает тебе, у кого их уже
нет.
— Осудят всё равно, хоть признавайся, хоть не признавайся, — заключают постигшие
суть.
—Тех, кто не подписывает, — расстреляют! — ещё кто–то пророчит в углу. — Чтоб
отомстить. Чтобы концов не осталось: как следствие велось.
—А умрёшь в кабинете, объявят родственникам: лагерь без права переписки. И пусть
ищут.
А если ты ортодокс, то к тебе подберётся другой ортодокс и, враждебно оглядываясь,
чтоб не подслушали непосвящённые, станет горячо толкать тебе в ухо:
— Наш долг — поддерживать советское следствие. Обстановка— боевая. Мы сами
виноваты: мы были слишком мягкотелы и вот развелась эта гниль в стране. Идёт жестокая
тайная война. Вот и здесь вокруг нас — враги, слышишь, как высказываются? Не обязана же
партия отчитываться перед каждым из нас — зачем и почему. Раз требуют — значит, надо
подписывать.
И ещё один ортодокс подбирается:
— Я подписал на тридцать пять человек, на всех знакомых. И вам советую: как можно
больше фамилий, как можно больше увлекайте за собой! Тогда станет очевидным, что это
нелепость, и всех выпустят.
А Органам именно это и нужно! Сознательность Ортодокса и цели НКВД естественно
совпали. НКВД и нужен этот стрельчатый веер имён, это расширенное воспроизводство их.