Page 69 - Архипелаг ГУЛаг

Это — и признак качества их работы, и колки для накидывания новых арканов.
«Сообщников! Сообщников! Единомышленников!»— напорно вытряхивали изо всех.
(Говорят, Р. Ралов назвал своим сообщником кардинала Ришелье, внесли его в протоколы —
и до реабилитационного допроса 1956 года никто не удивился.)
Уж кстати об ортодоксах. Для такой чистки нужен был Сталин, да, но и партия же была
нужна такая: большинство их, стоявших у власти, до самого момента собственной посадки
безжалостно сажали других, послушно уничтожали себе подобных по тем же самым
инструкциям, отдавали на расправу любого вчерашнего друга или соратника. И все крупные
большевики, увенчанные теперь ореолом мучеников, успели побыть и палачами других
большевиков (уж не считая, как прежде того они все были палачами беспартийных). Может
быть, 37–й год и нужен был для того, чтобы показать, как малого стоит всё их
мировоззрение, которым они так бодро хорохорились, разворашивая Россию, громя её
твердыни, топча её святыни, — Россию, где им самим такая расправа никогда не угрожала.
Жертвы большевиков с 1918 по 1936 никогда не вели себя так ничтожно, как ведущие
большевики, когда пришла гроза на них. Если подробно рассматривать всю историю посадок
и процессов 1936–38 годов, то отвращение испытываешь не только к Сталину с подручными,
но — к унизительно гадким подсудимым, омерзение к душевной низости их после прежней
гордости и непримиримости.
…И как же? как же устоять тебе? — чувствующему боль, слабому, с живыми
привязанностями, неподготовленному?..
Что надо, чтобы быть сильнее следователя и всего этого капкана?
Надо вступить в тюрьму, не трепеща за свою оставленную тёплую жизнь. Надо на
пороге сказать себе: жизнь окончена, немного рано, но ничего не поделаешь. На свободу я не
вернусь никогда. Я обречён на гибель — сейчас или несколько позже, но позже будет даже
тяжелей, лучше раньше. Имущества у меня больше нет. Близкие умерли для меня — и я для
них умер. Тело моё с сегодняшнего дня для меня — бесполезное, чужое тело. Только дух
мой и моя совесть остаются мне дороги и важны.
И перед таким арестантом — дрогнет следствие!
Только тот победит, кто от всего отрёкся!
Но как обратить своё тело в камень?
Ведь вот из бердяевского кружка сделали марионеток для суда, а из него самого не
сделали. Его хотели втащить в процесс, арестовывали дважды, водили (1922) на ночной
допрос к Дзержинскому, там и Каменев сидел (значит, тоже не чуждался идеологической
борьбы посредством ЧК). Но Бердяев не унижался, не умолял, а изложил им твёрдо те
религиозные и нравственные принципы, по которым не принимает установившейся в России
власти, — и не только признали его бесполезным для суда, но — освободили. Проявил точку
зрения человек!
Н. Столярова вспоминает свою соседку по бутырским нарам в 1937, старушку. Её
допрашивали каждую ночь. Два года назад у неё в Москве проездом ночевал бежавший из
ссылки бывший митрополит. —«Только не бывший, а настоящий! Верно, я удостоилась его
принять». — «Так, хорошо. А к кому он дальше поехал из Москвы?» — «Знаю. Но не
скажу!» (Митрополит через цепочку верующих бежал в Финляндию.) Следователи менялись
и собирались группами, кулаками махали перед лицом старушёнки, она же им: «Ничего вам
со мной не сделать, хоть на куски режьте. Ведь вы начальства боитесь, друг друга боитесь,
даже боитесь меня убить («цепочку потеряют»). А я — не боюсь ничего! Я хоть сейчас к
Господу на ответ!»
Были, были такие в 37–м, кто с допроса не вернулся в камеру за узелком. Кто избрал
смерть, но не подписал ни на кого.
Не сказать чтоб история русских революционеров дала нам лучшие примеры
твёрдости. Но тут и сравнения нет, потому что наши революционеры никогда не знавали, что
такое настоящее хорошее следствие с пятьюдесятью двумя приёмами.
Шешковский не истязал Радищева. И Радищев, по обычаю того времени, прекрасно