Page 729 - Архипелаг ГУЛаг
P. 729

бы повышались наши моральные права бастовать. На голодовку мы вроде имеем всё–таки
               какое–то  право —  а  на  забастовку?  Поколение  за  поколением  у  нас  выросло  с  тем,  что
               вопиюще опасное и, конечно, контрреволюционное слово «забастовка» стоит у нас в одном
               ряду с «Антанта, Деникин, кулацкий саботаж, Гитлер».
                     Так,  идя  добровольно  на  совсем  не  нужную  голодовку,  мы  заранее  шли  на
               добровольный  подрыв  своих  физических  сил  в  борьбе.  (К  счастью,  после  нас  ни  один,
               кажется, лагерь не повторил этой экибастузской ошибки.)
                     Мы  продумывали  и  детали  такой  возможной  забастовки–голодовки.  Применённый  к
               нам недавно общелагерный штрафной режим научил нас, что в ответ, конечно, нас запрут в
               бараках.  Как  же  мы  будем  сноситься  между  собой?  как  обмениваться  решениями  о
               дальнейшем ходе забастовки? Кому–то надо было продумать и согласовать между бараками
               сигналы и из какого окна в какое окно они будут видны и поданы.
                     Обо всём этом говорилось то там, то сям, в одной группке и в другой, представлялось
               это неизбежным и желательным — и вместе с тем, по непривычке, каким–то невозможным.
               Нельзя себе было вообразить тот день, когда вдруг мы соберёмся, сговоримся, решимся и…
                     Но охранники наши, открыто организованные в военную лестницу, более привыкшие
               действовать  и  менее  рискующие  потерять  в  действиях,  чем  от  бездействия, —  охранники
               нанесли удары раньше нас.
                     А там покатилось оно само.
                     Тихенько  и  уютно  встретили  мы  на  привычных  наших  вагонках,  в  привычных
               бригадах,  бараках,  секциях  и  углах—  новый  1952  год.  А  в  воскресенье  6  января,  в
               православный сочельник, когда западные украинцы готовились славно попраздновать, кутью
               варить, до звезды поститься и потом петь колядки, — утром после проверки нас заперли и
               больше не открывали.
                     Никто  не  ждал!  Подготовлено  было  тайно,  лукаво!  В  окна  мы  увидели,  что  из
               соседнего барака какую–то сотню зэков со всеми вещами гонят на вахту.
                     Этап?..
                     Вот  и  к  нам.  Надзиратели.  Офицеры  с  карточками.  И  по  карточкам  выкликают…
               Выходи со всеми вещами… и с матрасами, как есть, набитыми!
                     Вот оно что! Пересортировка! Поставлена охрана в проломе «китайской стены». Завтра
               она будет заделана. А нас выводят за вахту и сотнями гонят— с мешками и матрасами, как
               погорельцев каких–то, вокруг лагеря и через другую вахту — в другую зону. А из той зоны
               гонят навстречу.
                     Все  умы  перебирают:  кого  взяли?  кого  оставили?  как  понять  смысл  перетасовки?  И
               довольно  быстро  замысел  хозяев  проясняется:  в  одной  половине  (2–й  лагпункт)  остались
               только щирые украинцы, тысячи две человек. В половине, куда нас пригнали, где будет 1–й
               лагпункт, —  тысячи  три  всех  остальных  наций—  русские,  эстонцы,  литовцы,  латыши,
               татары, кавказцы, грузины, армяне, евреи, поляки, молдаване, немцы и разный случайный
               народ  понемногу,  подхваченный  с  полей  Европы  и  Азии.  Одним  словом —  «единая  и
               неделимая».  (Любопытно.  Мысль  МВД,  которая  должна  была  бы  освещаться  учением
               социалистическим  и  вненациональным,  идёт  по  той  же,  по  старой  тропинке:  разделять
               нации.)
                     Разломаны  старые  бригады,  выкликаются  новые,  они  пойдут  на  новые  объекты,  они
               жить  будут  в  новых  бараках—  чехарда!  Тут  разбора  не  на  одно  воскресенье,  а  на  целую
               неделю. Порваны многие связи, перемешаны люди, и забастовка, так уж кажется назревшая,
               теперь сорвана… Ловко!
                     В лагпункте украинцев осталась вся больница, столовая и клуб. А у нас вместо этого—
               БУР.  Украинцев,  бандеровцев,  самых  опасных  бунтарей  отделить от  БУРа  подальше.  А—
               зачем так?
                     Скоро мы узнаём, зачем так. По лагерю идёт достоверный слух (от работяг, носящих в
               БУР  баланду),  что  стукачи  в  своей  «камере  хранения»  обнаглели:  к  ним  подсаживают
               подозреваемых  (взяли  двух–трёх  там–здесь),  и  стукачи  пытают  их  в  своей  камере,  душат,
   724   725   726   727   728   729   730   731   732   733   734