Page 727 - Архипелаг ГУЛаг
P. 727

— Да это мы знаем! — смеются офицеры. — Мы спрашиваем: где бы ты хотел жить.
               Если тебя вот, допустим, отпускать, — так документы на какую местность выписывать?
                     И  закруживается  весь  мир  перед  глазами  арестанта,  осколки  солнца,  радужные
               лучики… Он головой понимает, что это — сон, сказка, что этого быть не может, что срок —
               двадцать пять или десять, что ничего не изменилось, он весь вымазан глиной и завтра туда
               пойдёт, —  но  несколько  офицеров,  два  майора,  сидят,  не  торопясь,  и  сочувственно
               настаивают:
                     — Так куда же, куда? Называй.
                     И с колотящимся сердцем, в волнах тепла и благодарности, как покрасневший мальчик
               называет  имя  девушки,  он  выдаёт  тайну  груди  своей, —  где  бы  хотел  он  мирно  дожить
               остаток дней, если бы не был заклятым каторжанином с четырьмя номерами.
                     И  они—  записывают!  И  просят  вызвать  следующего.  А  первый  полоумным
               выскакивает в коридор к ребятам и говорит, что было.
                     По одному заходят бригадники и отвечают на вопросы дружественных офицеров. И это
               из полусотни один, кто усмехнётся:
                     — Всё тут в Сибири хорошо, да климат жаркий. Нельзя ли за Полярный круг?
                     Или:
                     — Запишите так: в лагере родился, в лагере умру, лучше места не знаю.
                     Поговорили  они  так  с  двумя–тремя  бригадами  (а  в  лагере  их  двести).  Поволновался
               лагерь  дней  несколько,  было  о  чём  поспорить, —  хотя  уже  и  половина  нас  вряд  ли
               поверила—прошли,  прошли  те  времена  вер!  Но  больше  комиссия  не  заседала.
               Фотографировать–то им было недорого — щёлкали на пустые кассеты. А вот сидеть целой
               компанией итак задушевно выспрашивать негодяев — не хватило терпения. Ну а не хватило,
               так ничего из бесстыдной затеи не вышло.
                     (Но  признаем  всё  же —  какой  успех!  В  1949  году  создаются —  конечно,  навечно —
               лагеря  со  свирепым  режимом.  И  уже  в  1951  хозяева  вынуждены  играть  задушевный  этот
               спектакль.  Какое  ещё  признание  успеха?  Почему  в  ИТЛ  никогда  им  так  играть  не
               приходилось?)
                     И опять блистали ножи.
                     И решили хозяева— брать. Без стукачей они не знали точно, кого им надо, но всё же
               некоторые подозрения и соображения были (да может, тайком кто–то наладил донесения).
                     Вот пришли два надзирателя в барак, после работы, буднично, и сказали: «Собирайся,
               пошли».
                     А зэк оглянулся на ребят и сказал:
                     — Не пойду.
                     И в самом деле! — в этом обычном простом взятии, или аресте, которому мы никогда
               не  сопротивляемся,  который мы  привыкли  принимать  как  ход  судьбы,  в нём  ведь и такая
               есть возможность: не пойду! Освобождённые головы наши теперь это понимали!
                     — Как не пойдёшь? — приступили надзиратели.
                     — Так и не пойду! — твёрдо отвечал зэк. — Мне и здесь неплохо.
                     — А  куда  он  должен  идти?..  А  почему  он  должен  идти?  Мы  его  не  отдадим!.  Не
               отдадим!.. Уходите! — закричали со всех сторон.
                     Надзиратели повертелись–повертелись и ушли.
                     В другом бараке попробовали — то же.
                     И поняли волки, что мы уже не прежние овцы. Что хватать им теперь надо обманом,
               или на вахте, или одного целым нарядом. А из толпы— не возьмёшь.
                     И  мы,  освобождённые  от  скверны,  избавленные  от  присмотра  и  подслушивания,
               обернулись и увидели во все глаза, что: тысячи нас! что мы — политические] что мы уже
               можем сопротивляться]
                     Как верно же было избрано то звено, за которое надо тянуть цепь, чтоб её развалить, —
               стукачи!  наушники  и  предатели!  Наш  же  брат  и  мешал  нам  жить.  Как  на  древних
               жертвенниках, их кровь пролилась, чтоб освободить нас от тяготеющего проклятия.
   722   723   724   725   726   727   728   729   730   731   732