Page 727 - Архипелаг ГУЛаг
P. 727
— Да это мы знаем! — смеются офицеры. — Мы спрашиваем: где бы ты хотел жить.
Если тебя вот, допустим, отпускать, — так документы на какую местность выписывать?
И закруживается весь мир перед глазами арестанта, осколки солнца, радужные
лучики… Он головой понимает, что это — сон, сказка, что этого быть не может, что срок —
двадцать пять или десять, что ничего не изменилось, он весь вымазан глиной и завтра туда
пойдёт, — но несколько офицеров, два майора, сидят, не торопясь, и сочувственно
настаивают:
— Так куда же, куда? Называй.
И с колотящимся сердцем, в волнах тепла и благодарности, как покрасневший мальчик
называет имя девушки, он выдаёт тайну груди своей, — где бы хотел он мирно дожить
остаток дней, если бы не был заклятым каторжанином с четырьмя номерами.
И они— записывают! И просят вызвать следующего. А первый полоумным
выскакивает в коридор к ребятам и говорит, что было.
По одному заходят бригадники и отвечают на вопросы дружественных офицеров. И это
из полусотни один, кто усмехнётся:
— Всё тут в Сибири хорошо, да климат жаркий. Нельзя ли за Полярный круг?
Или:
— Запишите так: в лагере родился, в лагере умру, лучше места не знаю.
Поговорили они так с двумя–тремя бригадами (а в лагере их двести). Поволновался
лагерь дней несколько, было о чём поспорить, — хотя уже и половина нас вряд ли
поверила—прошли, прошли те времена вер! Но больше комиссия не заседала.
Фотографировать–то им было недорого — щёлкали на пустые кассеты. А вот сидеть целой
компанией итак задушевно выспрашивать негодяев — не хватило терпения. Ну а не хватило,
так ничего из бесстыдной затеи не вышло.
(Но признаем всё же — какой успех! В 1949 году создаются — конечно, навечно —
лагеря со свирепым режимом. И уже в 1951 хозяева вынуждены играть задушевный этот
спектакль. Какое ещё признание успеха? Почему в ИТЛ никогда им так играть не
приходилось?)
И опять блистали ножи.
И решили хозяева— брать. Без стукачей они не знали точно, кого им надо, но всё же
некоторые подозрения и соображения были (да может, тайком кто–то наладил донесения).
Вот пришли два надзирателя в барак, после работы, буднично, и сказали: «Собирайся,
пошли».
А зэк оглянулся на ребят и сказал:
— Не пойду.
И в самом деле! — в этом обычном простом взятии, или аресте, которому мы никогда
не сопротивляемся, который мы привыкли принимать как ход судьбы, в нём ведь и такая
есть возможность: не пойду! Освобождённые головы наши теперь это понимали!
— Как не пойдёшь? — приступили надзиратели.
— Так и не пойду! — твёрдо отвечал зэк. — Мне и здесь неплохо.
— А куда он должен идти?.. А почему он должен идти? Мы его не отдадим!. Не
отдадим!.. Уходите! — закричали со всех сторон.
Надзиратели повертелись–повертелись и ушли.
В другом бараке попробовали — то же.
И поняли волки, что мы уже не прежние овцы. Что хватать им теперь надо обманом,
или на вахте, или одного целым нарядом. А из толпы— не возьмёшь.
И мы, освобождённые от скверны, избавленные от присмотра и подслушивания,
обернулись и увидели во все глаза, что: тысячи нас! что мы — политические] что мы уже
можем сопротивляться]
Как верно же было избрано то звено, за которое надо тянуть цепь, чтоб её развалить, —
стукачи! наушники и предатели! Наш же брат и мешал нам жить. Как на древних
жертвенниках, их кровь пролилась, чтоб освободить нас от тяготеющего проклятия.