Page 725 - Архипелаг ГУЛаг

ещё — беспредельники («беспредельные воры»); «махновцы»; упоровцы; пивоваровцы;
«красная шапочка»; «фули нам!», «ломом подпоясанные», — и это ещё не всё.
К тому времени руководство ГУЛАГа, уже разочаровавшись в безошибочных теориях
о перевоспитании блатных, решило, видимо, освободиться от этого груза, играя на
разделении, поддерживая то одну то другую из группировок и её ножами сокрушая другие.
Резня происходила открыто, массово.
Затем блатные убийцы приспособились: или убивать не своими руками, или, убив
самим, заставить другого взять на себя вину. Так молодые бытовики или бывшие солдаты и
офицеры под угрозой убийства их самих брали на себя чужое убийство, получали 25 лет по
бандитской 59–3 и до сих пор сидят. А воры–вожди группировок вышли чистенькие по
«ворошиловской» амнистии 1953 года (но не будем отчаиваться: с тех пор не раз уже и снова
сели).
Когда в наших газетах возобновилась сентиментальная мода на рассказы о
«перековке», прорвалась на газетные столбцы и информация— конечно, самая лживая и
мутная— о резне в лагерях, причём нарочно были спутаны (от взгляда истории) и «сучья
война», и «рубиловка» Особлагов, и резня вообще неизвестно какая. Лагерная тема
интересует весь народ, статьи такие прочитываются с жадностью, но понять из них ничего
нельзя (для того и пишется). Вот журналист Галич напечатал в июле 1959 года в «Известиях»
какую–то подозрительную «документальную» повесть о некоем Косых, который будто бы из
лагеря растрогал Верховный Совет письмом в 80 страниц на пишущей машинке (1. Откуда
машинка? оперуполномоченного? 2. Да кто ж бы это стал читать 80 страниц, там после
одной уже душатся зевотой). Этот Косых имел 25 лет, второй срок по лагерному делу. По
какому делу, за что, — в этом пункте Галич— отличительный признак нашего журналиста—
сразу потерял ясность и внятность речи. Нельзя понять, совершил ли Косых «сучье»
убийство или политическое убийство стукача. Но то и характерно, что в историческом
огляде всё теперь свалено в одну кучу и названо бандитизмом. Вот как научно объясняется
это центральной газетой: «Приспешники Берии (вали на серого, серый всё вывезет)
орудовали тогда (а до? а сейчас?) в лагерях. Суровость закона подменялась беззаконными
действиями лиц (как? вопреки единой инструкции? да кто б это осмелился?), которые
должны были проводить его в жизнь. Они всячески разжигали вражду (курсив мой. Вот
это— правда. —А.С.) между разными группами зэ–ка зэ–ка. (Пользование стукачами тоже
подходит под эту формулировку…) Дикая, безжалостно, искусственно подогреваемая
вражда».
Остановить лагерные убийства 25–летними сроками, какие у убийц были и без того,
оказалось, конечно, невозможно. Ивотв 1961 году издан был указ о расстреле за лагерное
убийство— в том числе и за убийство стукача, разумеется. Этого хрущёвского указа не
хватало сталинским Особлагам.
Так они обеляли себя. Но и права расстреливать лагерных убийц — лишались, а
значит— лишались эффективных контрмер. И не могли противодействовать растущему
движению.
Приказы не помогли. Не стала арестантская масса вместо своих хозяев осуждать и
бороться. И следующая мера была: перевести на штрафной режим весь лагерь! Это значило:
всё буднее свободное время, кроме того, что мы были на работе, и все воскресенья насквозь
мы должны были теперь сидеть под замком, как в тюрьме, пользоваться парашей и даже
пишу получать в бараках. Баланду и кашу в больших бочках стали разносить по баракам, а
столовая пустовала.
Тяжёлый это был режим, но не простоял он долго. На производстве мы стали работать
совсем лениво, и завопил угольный трест. А главное, четверная нагрузка пришлась на
надзирателей, которым непрерывно из конца в конец лагеря доставалось теперь гонять с
ключами — то запускать и выпускать дневальных с парашами, то вести кормление, то
конвоировать группы в санчасть, из санчасти.
Цель начальства была: чтобы мы тяготились, возмутились против убийств и выдали